Светоч дружбы. Восточный альманах. Выпуск четырнадцатый - Михаил Иванович Басманов
Хромой бессмысленно смотрел в одну точку, как человек, еще не опомнившийся от кошмарного сна. Потом стал растерянно вглядываться в лица прохожих, не решаясь спросить о собаке или о деньгах. Сперва он подумал, что кто-то из озорников так зло подшутил над ним: ведь они всегда норовили обидеть его. При мысли об этом в душе его проснулись чувство ненависти и жажда мести, которая росла с каждой минутой. Но мстить он не мог и вынужден был молча сносить унижения.
Тяжело вздохнув, Хромой огляделся вокруг. Взгляд его остановился на стрелках часов Таунхолла: было уже девять часов. Хромой быстро собрал свои пожитки, взял палку и заковылял по улице.
Он внимательно смотрел по сторонам, отыскивая собаку. Хромой прошел всю главную улицу, миновал лавку, в которой торговали бетелем, затем лавку мясника. Собаки нигде не было. Он остановился на углу и стал просить милостыню, но собака не шла у него из головы. Наконец он добрел до своей хибары — она была пуста. По переулку Гаддикхана бегало множество беспризорных собак, и при виде их Хромой еще сильнее ощущал свою потерю. Если бы они могли ответить, где его друг!
Весь день бродил хромой старик по городу. Он обошел все переулки, заглядывал в каждую подворотню — все напрасно.
Время приближалось к вечеру, в душе Хромого росло чувство одиночества и уныния. В каждом темном углу ему виделся его Кале. Старик было направился к тому месту, где провел ночь, но что-то остановило его, и он вернулся в свою лачугу.
Долго лежал старик без сна, ворочался, курил, вздыхал. Грустные мысли бродили у него в голове. Едва он засыпал, как где-то вдали раздавался собачий лай, и он, вздрогнув, вскакивал. Уснул он только под утро. И снова увидел сон…
Вот он, одетый чисто и опрятно, направляется в храм для совершения пуджи. У ворот храма видит свою собаку, сидящую на цепи у столба. Узнав хозяина, собака радостно подпрыгнула и завиляла хвостом. Хромой потихоньку освободил пса и незаметно увел с собой.
VI
Под утро Хромой открыл глаза. Он лежал в своей лачуге, кругом стояла тишина. Сквозь щели в хижину проникал утренний свет.
Он еще находился под впечатлением сна, и ему казалось, что собака где-то рядом. И вдруг он вспомнил, что пса нет уже вторые сутки. С тайной надеждой обшарил он углы каморки — пусто.
Хромой вспомнил, как радовался ему пес, как вылизывал морщинистое лицо хозяина, когда тот однажды попал под дождь и вымок до нитки… Воспоминания сменяли одно другое, как кадры фильма…
Когда совсем рассвело, Хромой окинул взглядом свое жилище: палка в углу, на стене — ветхий жилет и рубашка, рядом с кроватью валяется темный от грязи пояс и несколько пустых консервных банок. В пыли на полу лежит обрывок газеты, тут и там разбросаны окурки, горелые спички. Убогая эта обстановка была знакома до мелочей, за долгие годы он сроднился с этими вещами. Однако теперь каморка показалась ему чужой — чего-то важного в ней не хватало. Среди этих безжизненных предметов он и сам почувствовал себя мертвецом. Ветхое покрывало не защищало от холода. Он отвернулся к стене, разводы на ней отдаленно напоминали собаку. Но когда он пристально вглядывался, ему казалось, что он видит то человеческую голову, то стаю собак, то грифов. Хромой вздрогнул и вспомнил позавчерашний сон. Напрасно он пытался стереть из памяти страшные образы. Ему опять чудилось, будто стая стервятников налетела на него, а в углу лежит окровавленная собака. Он хочет встать, отогнать грифов, помочь своему другу, но не может. В глазах у старика помутилось, и он дико закричал…
Потом Хромому показалось, что пес бродит вокруг лачуги, скребется у входа. Он с трудом поднялся и, приоткрыв дверь, выглянул наружу: там никого не было.
Но вот раздались тяжелые шаги, все ближе и ближе… Хромой высунул голову из двери: сверху по переулку спускался полицейский. При виде его красной фуражки Хромого охватил страх. Он отпрянул от двери и остановился, чуть дыша, весь превратившись в слух, сердце его тревожно стучало. Однако шаги стали удаляться и наконец затихли совсем. Хромой, пробормотав что-то про себя, облегченно закурил.
Прежде рядом с ним был его бессловесный друг, преданный и бескорыстный. И вот теперь его нет… Старик глубоко вздохнул и вышел на улицу.
На Чокбазаре в тот день была воскресная ярмарка. Лавки уже открылись, перед ними толпился народ. Хромой бесцельно переходил от одного торговца к другому, оглядывался вокруг, иногда подолгу застывал на одном месте, но подаяния не просил, а только всматривался в лица прохожих. Кое-кто швырял ему монетки, он поднимал их и с безучастным видом клал в карман.
К дереву цапа, что стояло у площади, прилетел сокол и сел на ветку. Хромой долго смотрел на птицу. Ему тоже захотелось взмыть в небо и парить, как сокол, над горами и лесами.
В это время невдалеке послышался лай собаки. Резко обернувшись, Хромой уставился в ту сторону: в соседнем дворе какие-то люди играли в карты, а чуть поодаль дети дразнили собачонку. Старик отвернулся и пошел дальше.
Было уже десять часов, и он почувствовал голод. Мимо проходил какой-то человек. Хромой поспешно выбрался на середину мостовой и обратился к нему:
— Ходжур…
Однако прохожий даже не взглянул на него. Хромой и раньше не раз встречал этого человека. Тот всегда вот так же важно шествовал по улицам один или вместе с семьей, пышущий здоровьем, преуспевающий в жизни господин. Между ним и жалким нищим существовал непреодолимый барьер. Глаза Хромого зажглись возмущением, тысячью невидимых игл оно язвило ему сердце. В душе поднимался протест против жестокого равнодушия общества. Но он смолчал — ведь ему не впервой видеть такое…
В переулке появился подросток с намло[56] в руках, направляющийся к лавке угольщика. Похоже, пареньку день-деньской приходилось таскать на себе уголь: руки и лицо его были черны от угольной пыли, на лбу — серые потеки от пота. Одет он был в грязный жилет и продранные на коленях штаны,
