Письма из Египта - Люси Дафф Гордон
Если я снова поеду в Каир, то получу письма от Абд-эль-Вариса, здешнего имама, к некоторым алимам, и увижу то, чего не видел ни один европеец, кроме Лейна. Я думаю, что с тех пор, как он был здесь, многое изменилось, и люди такого класса стали менее недоступными, чем тогда; и теперь пожилая (Юсуф предположил, что мне около шестидесяти) и образованная женщина не шокирует их и вызывает интерес. Все европейцы здесь — торговцы, и говорят они только на самом грубом языке, и не хотят знать арабских джентльменов; если они и видят кого-то выше своих слуг, то это только турки или иногда арабские купцы. Не думаю, что я уже могу прилично говорить, но я многое понимаю и немного заикаюсь.
1 марта 1864 года: миссис Остин
Миссис Остин.
Луксор,
1 марта 1864 года.
Дорогая Муттер,
Думаю, что через несколько дней у меня будет возможность отправить письма на быстроходном пароходе, так что я начну писать одно из них на всякий случай и отправлю его по почте, если пароход надолго задержится. Красота здешнего климата неописуема, и я чувствую себя с каждым днём всё лучше. Я выхожу рано — в семь или восемь часов — на своём крошечном чёрном ослике, возвращаюсь к завтраку около десяти и снова выхожу в четыре.
Я хочу сфотографировать Юсуфа для вас. Чувства, предрассудки и идеи образованного араба, с которыми я постепенно знакомлюсь, невероятно любопытны. Конечно, нельзя делать выводы по одному человеку, но даже один человек даёт много новых идей. Самое поразительное — это мягкость и деликатность чувств, ужас перед тем, чтобы причинить кому-то боль (это, конечно, индивидуально: это слишком хорошо, чтобы быть общим). Два дня назад я извинился перед ним за то, что случайно ответил на «Салам алейкум», которое он, конечно же, сказал Омару, войдя в комнату. Вчера вечером он вошёл и напугал меня, сказав «Салам алейки», обращаясь ко мне; очевидно, он размышлял о том, стоит ли говорить это мне, и пришёл к выводу, что это правильно. «Конечно, всем Божьим созданиям хорошо говорить друг другу «мир» («Салам»)», — сказал он. Ни один необразованный мусульманин не пришёл бы к такому выводу. Омар молился бы, работал, лгал, делал бы для меня всё, что угодно, — даже жертвовал бы деньгами; но я сомневаюсь, что он смог бы произнести «Салам алейкум» кому-то, кроме мусульманина. Я ответил так, как чувствовал: «Мир тебе, брат мой, и да благословит тебя Бог!» Это было почти так, как если бы католический священник из милосердия предложил причастие еретику. Я заметил, что история о цирюльнике была для него в новинку, и спросил, не знаком ли он с «Тысячей и одной ночью». Нет, он изучал только религию, и никакие светские развлечения не подобают алиму (религиозному старейшине). Мы, европейцы, конечно, не знали об этом, поскольку наша религия позволяла нам развлекаться, но он не должен был веселиться с помощью развлечений, музыки или забавных историй. (Поглядите на взаимное невежество всех аскетов!) У него есть маленькая девочка лет шести-семи, и он учит её писать и читать; он считает, что никто больше не думает об этом за пределами Каира; там многие дочери алимов учатся — те, кто этого хочет. Его жена умерла два года назад, а шесть месяцев назад он снова женился на двенадцатилетней девочке! (Шейху Юсуфу, как он мне сказал, тридцать лет; он выглядит на двадцать два-двадцать три.) Какая мачеха и какая жена! Он может наизусть прочитать весь Коран, на это у него уходит двенадцать часов. Он читал Торат (Ветхий Завет) и Эль-Аангил (Евангелия), конечно, каждый алиму читает их. «Слова Сейидны Исы — это истинная вера, но христиане изменили и исказили их смысл. Поэтому мы, мусульмане, верим. Мы все — дети Бога». Я спрашиваю, называют ли мусульмане себя так или только рабами Бога. «Всё одно и то же, дети или рабы. Разве хороший человек не относится к ним одинаково нежно?» (Прошу обратить внимание на восточное чувство, выраженное здесь. «Раб» — это слово, выражающее привязанность, а не презрение; и вспомните «слугу (раба)» центуриона, которого он любил.’) Он слышал от Фодл-паши, как корову вылечили от распространенной в Нижнем Египте болезни с помощью воды, взвешенной против мусхафа (экземпляра Корана), и не сомневался, что это правда, Фодл-паша пробовал это. И все же он считает, что от арабских врачей нет никакой пользы, если они используют стихи из Корана.
Месье де Руже, великий египтолог, пришёл сюда однажды вечером; он прекрасно говорит по-арабски и привёл в восторг шейха Юсуфа, который очень интересовался переводами иероглифов и хотел узнать, нашёл ли он что-нибудь о Мусе (Моисее) или Юсуфе (Иосифе). Он выглядел довольным и благодарным за то, что такой алим, как месье де Руже, и такая шейха, как я, отнеслись к нему как к «джентльмену и учёному». Поскольку он служит клерком у Мустафы, нашего консульского агента, носит потрёпанную старую коричневую рубашку или халат и не говорит по-английски, я осмелюсь сказать, что он нередко сталкивается с большим пренебрежением (из-за своего невежества). Он достал старый манускрипт на куфическом языке и обратился к мсье де Р. за разъяснением его значения — довольно лестная для араба-алима просьба к французу, к которой, как я заметил, последний отнёсся с пониманием. В ответ на неизменные вопросы обо всей моей семье я однажды сказал ему, что мой отец был великим алимом в области права и что моя мать подготовила его рукописи и лекции для печати. Он был поражён — сначала тем, что у меня есть мать, ведь он думал, что мне лет пятьдесят или шестьдесят, и был безмерно рад этой мысли. «Бог одарил вашу семью пониманием и знаниями; я бы хотел поцеловать руку шейхи вашей матери. Да благословит её Бог! Портретом Мориса (как обычно) он восхищался и говорил, что по лицу можно судить о его хороших качествах — комплимент, на который я мог бы ответить тем же, поскольку он сидел, глядя на картину с любовью и молясь шёпотом за эль-гедду, эль-гемеля (юношу, красавца), словами Фатихи: «О, направь его и не дай ему пойти по пути отверженных!» В целом, что-то
