Раневская - Глеб Анатольевич Скороходов
Теперь в этой сцене предстала иная миссис Сэвидж. Сообщая места погребения миллионов (для Тайта – это оранжерея президента – клумба с петуньями в Белом доме, которую ему предстоит раскопать, для Сэма – каминная труба, из которой ему придется таскать кирпичи, для Лили Белл – зоологический музей, отдел ихтиологии, чучело дельфина, брюхо которого ей нужно будет распороть и извлечь оттуда сокровища), Раневская разыгрывала перед детьми ненормального человека, одержимого нелепыми выдумками.
– Только сумасшедший способен на это! – кричит Лили Белл, выслушав мать.
Раньше Ф. Г. пожимала плечами: «Да?» Теперь на ее лице появляется идиотски-наивная улыбка, и ответ звучит радостно-оптимистически: «Да!»
Или в разговоре с Тайтом. Сенатор, настороженно слушавший мать, отвергал ее версию:
– Э, нет, я не поверю тебе. А вдруг ты меня просто обманываешь?
Раньше миссис Сэвидж отвечала серьезно:
– Но есть отличный способ – пойди и проверь.
В последнем спектакле Ф. Г. вместо ответа манит к себе Тайта и сообщает ему почти заговорщицки:
– Есть отличный способ, – и, оглянувшись по сторонам, добавляет с неожиданной улыбкой: – Пойди и проверь. Пойди и проверь.
Тайт отшатывается – она же безумна!
После спектакля я сказал Ф. Г. об этих сценах. Она обрадовалась:
– Я решила, что нелепым выдумкам миссис Сэвидж дети могут поверить только, если они убедятся, что мать их – действительно странная, ненормальна. Поэтому я и веду себя с ними так. И вместе с тем такой рисунок позволяет полнее показать их. Смотрите: мать говорит явно нелепые вещи, и все же они верят ей и идут на все: вырывают петуньи у президента, разбирают камин и вспарывают брюхо дельфина.
Находка Ф. Г. помогла по-новому увидеть в этом эпизоде не только миссис Сэвидж. Актеры, играющие ее детей, провели сцену розыгрыша значительно интереснее, чем раньше.
Маяковский. Яншин и Полонская
Я вышел из кирхи на Станкевича, дошел до угла Герцена и тут наткнулся на Ф. Г. – она стояла у витрины галантерейного магазинчика.
– Искала резинку для трусов, – шепнула она, – широкую, а то узкая впивается в пузо и лопается в самый неподходящий момент.
Ф. Г. предложила побродить по бульварам. Мы дошли до Никитских ворот.
– Там в конце улицы я жила, – сказала она, – в историческом доме, где Пушкин встречался с Натали, в нем квартировало ее семейство. Не люблю я эту женщину, вы это знаете. Анна Андреевна называла ее «агентом Дантеса». Ну и что же, что она нарожала Пушкину кучу детей?! Простить ей непонимание, что рядом с ней находился великий поэт, невозможно.
Сколько же связано у меня с одной этой Никитской! Павла Леонтьевна с Ириной, моя уютная каморка, а в арке возле Театра Революции на актерской бирже я подписала свой первый контракт с мадам Лавровской.
Этот памятник Тимирязеву у нас с Павлой Леонтьевной всегда вызывал смех. Видите, как у него сложены руки – чуть ниже живота. Когда идет дождь, струйка стекает с них фонтанчиком. Тимирязев писает! – определила я. – И однажды в какой-то компании, не выпуская бокал шампанского, поделилась этим наблюдением со стройным, седым человеком.
– Это моя работа, – сказал он, не улыбнувшись. – Я – скульптор Меркулов.
От стыда я чуть не сгорела.
Здесь неподалеку еще одно историческое место – театральная школа Шора, куда я мечтала поступить. Меня познакомили с ее хозяином – он держал салон. Гельцер притащила меня туда и представила необыкновенно красивому, одетому по последней моде молодому мужчине:
– Маяковский!
От неожиданности у меня язык прилип к небу: Маяковского я обожала, «Облако в штанах» знала наизусть и все его сатирические стихи. А это – «я лучше в баре блядям буду подавать ананасную воду» декламировала с удовольствием подругам.
Он – поэт. Поэт, и этим все сказано. Не надо никаких эпитетов – великий, знаменитый, известный. Так же, как артист. Есть два понятия – «артист» и «неартист», и ничего больше.
Я не помню, вы видели у меня Веронику Витольдовну Полонскую? Норочку, как мы зовем ее. Она недавно приносила мне свои воспоминания о Маяковском.
– Я читал завещание Маяковского, где он называет Полонскую в числе своей семьи, а о ее воспоминаниях не слыхал, – сказал я.
– Их никогда не опубликуют. И слава Богу!
Мы сели на скамейку за спиной у Тимирязева.
– Покурить надо, а то я разволновалась, – объяснила Ф. Г. – Нору я не люблю и ничего не могу поделать с собой. Это почти как с Натальей Николаевной. Ну, не поняла Нора, что от нее зависела жизнь поэта.
Да, да, в двадцатые годы Маяковский ради заработка писал рекламу. Да, там была и халтура, но встречались и блестки:
Дождик, дождь, напрасно льешь —
Я не выйду без галош!
С помощью резинотреста
Мне везде сухое место!
Все издевались над этими строчками: резинотрест выпускал и презервативы – повод для шуток лежал на поверхности. Но ведь в те же двадцатые появилась и поэма «Про это». Читать ее спокойно нельзя.
Не могу сказать, знала ли Нора стихи Маяковского, – по-моему, ее занимало другое. Тогда только открыли Артистический клуб. Хозяева-частники – это времена НЭПа – роскошно переоборудовали подвал в Старопименовском. Пускали туда артистов, писателей, художников. Остальных – по рекомендации. Некоторые приходили с дамами или с сердечными друзьями.
Ирочка, конечно, с Завадским тут же заделались членами, и Нора с Яншиным тоже. Меня туда протаскивали, как только я появлялась в Москве.
Интересно, что там сегодня? Идея сходить туда никогда не приходила в голову. А что, если сейчас?
– А где это? – спросил я.
– Дойдем до Горького, потом до ресторана «Баку», свернем, и мы на месте.
– Далеко.
– Как вам не стыдно! Откуда такая лень? Вы же вдвое моложе меня, и потом – ходить полезно. Идем немедленно! – Ф. Г. решительно встала. – Вы же не допустите, чтобы дама одна пускалась в рискованное путешествие!
До Старопименовского переулка мы добрались быстро.
– Тут раньше стояла замечательная церковь. А нам направо, – скомандовала Ф. Г., – пройдем двухэтажную хибару с деревянными колоннами – в ней жили актеры Малого – и мы у цели.
Возле входа в подвал Ф. Г. остановилась:
– Что здесь?
К оцинкованным дверям была приколочена дощечка: «Драматический театр Станиславского».
– Боже, и здесь Константин Сергеевич! – охнула она и толкнула дверь. Она легко подалась, и мы спустились по освещенным тусклой лампочкой ступеням. Два больших пролета.
– Глубоко! – заметил я.
– Подождите, может быть, еще не то увидите! – пообещала Ф. Г.
Следующая дверь оказалась запертой. Я
