Гюстав Курбе - Герстл Мак
В том же письме, незадолго до отъезда из Монпелье, Курбе сообщает о своем намерении посетить Бюшона по дороге в Орнан. Он также дает другу краткий, циничный и несколько шокирующий читателя отчет о своих недавних любовных похождениях, примечательный главным образом своим калейдоскопическим разнообразием: «Надеюсь быть в Берне 15–18-го, самое позднее — 20-го. Но, главное, не жди меня и не ставь мне сроки. Не беспокойся, я приеду тебя повидать. Спи на ногах, на заднице, на голове, на ушах, но только не жди меня… Я был бы уже с тобой, не закажи мне Брюйас еще один портрет. Ты должен понять: когда подворачивается случай, им надо пользоваться… Мои любовные дела сильно осложнились. Камелия, девица из Нуси, ревнует. Наши отношения с ней получили огласку. Роза в тюрьме. Ее сменила Бланш. Комиссар возмущен ею. Она выслана в Сет. Слезы, посещение тюрьмы, клятвы в любви, я еду в Сет. Камелия в тюрьме, мамаша Каде в бешенстве. Мы с ней занимаемся любовью. Мина с горя заводит нового любовника. У меня все еще остается Роза. Она хочет ехать со мной в Швейцарию, уверяя, что я могу бросить ее когда захочу. Моя любовь не настолько сильна, чтобы я отправился в поездку с женщиной. Помня, что женщин всюду на земле хватает, я не вижу смысла таскать их с собой. К тому же одна ждет меня в Лионе уже полтора года. Как только закончу портрет, отправлюсь в Марсель… Оттуда — в Лион, Женеву, Берн»[168]. О терпеливой любовнице, ожидавшей Курбе целых полтора года, известно только одно: той осенью Курбе написал ее портрет, назвав его «Испанка». Случайное упоминание о ней в письме к Брюйасу носит отнюдь не романтический характер: «Расставшись с Вами, я все еще страдал от последствий холеры. К счастью, в Лионе я встретился с одной знакомой испанкой. Она подсказала мне лекарство, радикально вылечившее меня»[169].
В годы своего добровольного изгнания Бюшон переводил произведения немецко-швейцарского поэта Иоганна Петера Хебеля, швейцарского романиста Иеремии Готхельфа (псевдоним Альберта Бициуса) и немецкого романиста Бертольда Ауэрбаха. Писал он также стихи, рассказы и небольшие романы, два из которых — «Татуированный» и «Прожорливая пучина» — были опубликованы в «Ревю де Дё Монд» в 1854 году. Несмотря на эту деятельность, Бюшон был неспокоен и несчастен. Он хотел вернуться во Францию, но его прошения об амнистии и выдаче охранного свидетельства неизменно отклонялись. В отчаянии он попросил Шанфлери пустить в ход свое влияние. В мае 1854 года Шанфлери ответил: «Мне было нелегко найти достаточно высокопоставленное лицо, которое поддержало бы Ваше прошение… но вчера я вышел на нужного человека. Это Франсис Вей… наш председатель [Общества литераторов]. И в этом качестве он поддерживает постоянный контакт с министрами. Он сердечно отнесся к моему ходатайству, и Вам остается только написать ему. Будьте с ним вежливы… Объясните свое положение, причину изгнания, перечислите литературные труды и т. д. … Он безусловно выполнит вашу просьбу»[170].
Но это оказалось не так просто. Мягкий Макс Бюшон был упрям как осел, когда дело касалось его чести и принципов. При всем желании вернуться домой он отказался унижаться перед властями или хотя бы выражаться тактично. Несколько недель спустя Шанфлери снова писал ему: «Вей недоволен Вами, он говорит, что несколько раз писал Вам… и изо всех сил пытался помочь Вам, но все пошло прахом из-за Вашего грубого письма, которое он передал г-ну Колле-Мегре [чиновнику политической полиции] и которое исключает возможность удовлетворить Ваше прошение. Вы не правы, мой друг, вести себя надо дипломатично…». В ответ на просьбу Вея Колле-Мегре сказал: «Хотите знать, почему мы не можем удовлетворить прошение господина Бюшона? Да потому что нам пришлось бы переслать его письмо префекту департамента, а мы не можем адресовать нашим подчиненным письмо, составленное в столь неучтивых выражениях»[171]. В июле Шанфлери предпринял новую попытку: «Напишите мне еще раз о причинах Вашего изгнания, перечислите поданные Вами прошения и кому они были направлены, основания отказов, от кого исходили отказы и т. д. Я, кажется, нашел способ удовлетворить Вашу просьбу»[172]. Каков бы ни был замысел Вея, из него ничего не вышло, и Бюшон благополучно, но безрадостно еще лет пять просидел в Берне. Хотя Курбе и не пользовался в официальных кругах таким весом, как Шанфлери, он тоже пытался помочь другу вернуться во Францию. В конце 1855-го или начале 1856 года он написал, что наступил подходящий момент: «Императрица скоро родит, здесь все молятся, и биржевой курс повышается. Признаюсь тебе, что играю на бирже. Купил 25 австрийских акций: надо же и мне заработать на появлении нового императора… Ты на этом заработаешь амнистию»[173]. Единственный сын Наполеона III и Евгении родился 16 марта 1856 года, но Бюшон не извлек никакой выгоды из рождения принца.
В письме к Брюйасу, отправленном из Орнана в ноябре 1854 года, Курбе так описывает свой недавний визит к Бюшону: «Я застал его мрачным, как ночь, несмотря на большой литературный успех в Париже. Я пробыл у него в Швейцарии десять дней. Швейцария — исключительно земледельческая страна. Это успокаивает: здесь никто не занимается умствованиями. Кроме того, тут можно вволю наслаждаться природой»[174].
Глава 12
«Ателье»
В ноябре 1854 года Курбе поделился с Брюйасом замыслом новой огромной картины «Ателье», полотна на сорок сантиметров выше и всего на семьдесят сантиметров короче «Похорон в Орнане». Полное название ее гласило: «Ателье художника. Реальная аллегория, подводящая итог семи годам моей художнической жизни».
«После поездки к Вам я прошел через многие испытания, — пишет Курбе. — Живется мне так трудно, что порой я начинаю бояться, не сдает ли моя стойкость. Под знакомой Вам смеющейся маской я скрываю душевную горечь, печаль и тоску, которая вцепилась мне в сердце как вампир. В обществе, где мы живем, нельзя копать слишком глубоко — наткнешься на пустоту. В нем, действительно, столько дураков, что становишься в тупик, и человек не должен развивать свой ум, если не хочет оказаться в полном одиночестве… По возвращении в Орнан [из Берна] я на несколько дней отправился на охоту. Этот вид спорта мне очень по вкусу. Потом я внезапно захворал такой мерзкой и сильной желтухой, что меня прозвали „Принцем Оранским“[175]. Представляете, как кстати мне это сейчас, когда
