Театр эпохи восьмидесятых. Память и надежда - Борис Николаевич Любимов
На страницах альманаха «Современная драматургия» Виктор Розов в очередной раз осудил театры за обращение к эпосу в ущерб драматургии. Боюсь, что, если бы московские театры последовали наставлениям Виктора Розова, они вполне могли бы закрыться на ремонт. Как-то странно было слышать укоры режиссерам от драматурга, награжденного Государственной премией СССР за инсценировку «Обыкновенной истории». Правда, Розов снисходительно прощает театрам инсценировки классических романов, категорически возражая лишь против воплощения на сцене романов современных, тормозящих, дескать, становление драматургии. Кстати, стоит напомнить, что сам Виктор Розов инсценировал ведь не только Достоевского и Гончарова, но и повесть Владислава Крапивина, ранее шедшую на сцене ЦДТ, что лишний раз показало, как подчас наши декларации расходятся с нашей практической деятельностью.
Факт остается фактом: как только драма выходит за пределы современной городской жизни (а делает она это нечасто), она явно проигрывает роману и повести. И если в городах с одним театром еще как-то возможно утолить репертуарный голод, то Москва с ее двумя десятками драматических театров не может ограничиваться узкими рамками драматургического предложения, отвечая на зрительский спрос.
Фестиваль к 40-летию Победы не стал вехой в осмыслении войны, трудно назвать спектакли, способные жить на сцене десятилетия, подобно современниковским «Вечно живым».
«Целая жизнь может быть загублена попыткой взыскать счастье с людей и судьбы, вести об этом недоданном счастье тяжбу и докучать жалобами небесам и земле», – писал Сергей Аверинцев. Персонажи таких спектаклей, как «Скамейка» Александра Гельмана во МХАТе, «Блондинка» Александра Володина в Театре им. Маяковского), «Три девушки в голубом» Людмилы Петрушевской в Театре им. Ленинского комсомола, «Я – женщина» Виктора Мережко в Театре им. Пушкина, с этой позицией согласиться не могут. Своя боль им отравляет мир, иным надолго, иным, может быть, и навсегда.
Вообще говоря, «выход в свет» этих спектаклей, а к ним можно было бы добавить и «Серсо» Виктора Славкина в Театре на Таганке, можно было бы определить как «доигрывание отложенных партий». И потому, что иные из них год-два ждали начала репетиций, да года три-четыре репетировались, и потому, что они отразили социальные проблемы конца 70-х годов.
Личная жизнь, да еще неудачная, не сложившаяся или разрушаемая, показанная под углом зрения женской обиды, – вот о чем говорил тогда театр. В театральной жизни столицы произошло событие столь же непростое, сколь и долгожданное: Театр им. Ленинского комсомола поставил пьесу Людмилы Петрушевской «Три девушки в голубом».
Зрителю в 1985 году предлагалось воспринять как происходящий в середине 80-х сюжет, отражающий жизненные коллизии конца 70-х годов. Казалось бы, всего пять – десять лет, на больших часах Истории стрелка сделала чуть заметное движение, но одновременно с разрешением играть спектакль, запрещенный в 1982 году, произошла «смена караула» на Мавзолее, и Черненко сменил Горбачев буквально в дни премьеры «Трех девушек».
Имя Людмилы Петрушевской на устах людей, причастных театру в течение многих лет. Какие бы определения ни давали критики драматургии тех лет – «поствампиловская драматургия», «новая волна» либо какое другое, – стоило под словесное определение подставить конкретные имена, как Петрушевская неизменно занимала одно из первых мест в любом перечне. Между тем большого театрального успеха она доселе не знала: немногочисленные удачи бывали связаны с обращениями к ее пьесам различных театральных студий, но отнюдь не профессиональных театров. Одна за другой ставятся пьесы сверстников Петрушевской, с большим или меньшим успехом, а один из лидеров поколения находится в стороне от театрального процесса. Обращение к пьесе «Три девушки в голубом» одного из самых популярных театров было принципиально важно для налаживания судьбы этого драматурга.
С другой стороны, спектакль чрезвычайно важен для понимания творческой личности Марка Захарова во всем объеме. В середине 80-х годов Захаров был в расцвете сил, в возрасте, когда Немирович-Данченко репетировал «Братьев Карамазовых», Мейерхольд – «Ревизора», а Товстоногов – «Мещан», в возрасте, когда большой художник во всеоружии опыта ставит себе новые, разнообразные и максимальные задачи. Приступая к репетициям «Трех девушек в голубом» параллельно с «Юноной и Авось», Захаров как бы раскрыл перед нами разные, почти взаимоисключающие стороны своего дарования. Поэтический спектакль, исключающий быт, и спектакль, насквозь бытом пронизанный; красивая поэтическая легенда и неприглядная житейская проза; условность сценического языка и конкретность жизни на сцене; три солиста в окружении хора и ансамблевый спектакль, где сольная партия есть у каждой эпизодической роли; каскад постановочных эффектов и тихий, медлительный спектакль, изображающий течение жизни, – можно было бы до бесконечности перечислять принципиальные отличия эстетики и поэтики обоих спектаклей, принадлежащих не разным периодам творчества режиссера, но одному! Это обстоятельство стало
