Иеромонарх революции Феликс Дзержинский - Алексей Александрович Бархатов

«Всё так небрежно здесь, но вид всего так сладок!» – не покидала его строчка из выученного в детстве «Пана Тадеуша». Как созвучны его чувства тем, которые владели Мицкевичем, вынужденным жить вне родины!

Вовсе не случайно, что и в его душе начали рождаться поэтические строки. Но эта прелесть, эта отдаленность от обжитых мест, от цивилизации, эта естественность и натуральность окружающей природы, этого чудесного храма скитальцев, которые в детстве так радовали Феликса, теперь обернулись другой, темной стороной.

Затяжная война заставила многих местных жителей, избежавших мобилизации, бежать с семьями и скарбом на восток. Поезда ходили нерегулярно, особенно пассажирские. Феликс ехал через Минск и случайно узнал, что горожанам выдают по 4 фунта хлеба на человека на две недели. Не хватает и топлива, и предметов первой необходимости. А в волостных городах, понятно, ещё тяжелее со снабжением и продовольствием. Деньги теряли покупательную способность.

Банды расплодившихся дезертиров в поисках наживы рыскали по обезлюдившим окрестностям, грабя и сжигая брошенные имения, усадьбы, фольварки и хутора. Наглядевшись на ужасы в окопах, они не останавливались ни перед чем. Население, конечно, тоже вооружалось.

Осмотрев дом, он побывал и на могиле брата на кладбище в деревне Деревная, куда его сопроводил взявший на себя заботы по похоронам местный ксендз Живицкий, сменивший Киприана Жебровского, сорок лет назад крестившего здесь, в приходском костеле, младенца Феликса Дзержинского.

Стась нашел свой последний приют рядом с отцом, на надгробной плите которого высечена простая надпись: «Покой праху Справедливого». «Покой праху Доброго» – такие слова теперь могли бы дополнить их семейный пантеон.

Поблагодарив ксендза и оставшись один, Феликс долго стоял, не поднимая глаз, вспоминал сестру, брата, мать, чья могила была не здесь, а в Вильно, и молча плакал.

Когда-то судьбу четырнадцатилетнего гимназиста Феликса, с самого детства собиравшегося стать ксендзом, неизменно имевшего высшую оценку по Закону Божию, тоже изменила трагедия. Чужая, но близко принятая юношеским сердцем. В литовском местечке Крожи власти сначала закрыли женский монастырь бенедиктинок. А затем под видом ветхости захотели ликвидировать и единственный католический храм. В ответ прихожане установили круглосуточное дежурство, чуть что звоня во все колокола. Первая попытка штурма, предпринятая жандармами во главе с губернатором Клингенбергом, оказалась неудачной. Тогда в дело вступил карательный казачий отряд. Одну из прихожанок зарубили саблей прямо на алтаре. Несколько человек утопили в реке. Всего были убиты девять человек, около полусотни ранены. Других губернатор отправил на каторгу.

И что в таком случае, даже будучи ксендзом, мог бы поделать пан Дзержинский? Как смог бы защитить свою паству? Только оплакивать и молиться? Обещать, что все это воздастся мучителям в другой жизни? А в этой? Нет, за верой должно следовать дело! Эта простая мысль многое изменила в его жизненных приоритетах, отношении к окружающему, выборе книг, друзей.

Ф. Дзержинский в гимназические годы.

1894 г. [РГАСПИ]

Ф. Дзержинский в год окончания гимназии.

Вильно, 1896 г. [РГАСПИ]

Насколько сильна твоя любовь к близкому человеку, понимаешь тогда, когда теряешь его. Это он впервые почувствовал еще ребенком, а затем, и, может быть, особенно сильно, когда несколько раз возил маму на лечение в Варшаву. Искренне верил, что болезнь пройдет, мама сможет её преодолеть, она многое в этой жизни преодолела, она сильная, и к Рождеству мы опять соберемся все вместе. Он укреплялся в мысли, что главная любовь в жизни человека – это любовь к матери. Без неё человек фактически не чувствовал бы удовлетворения и даже нужды жить. В тот момент рождалось убеждение, что значительно лучше, когда тебя не любят, а значит, и не страдают потом. Утешением для человека верующего может быть будущая встреча с любимыми людьми. А для неверующего? Память, и только память.

Полились мои слезы, лучистые, чистые,

На далекое детство, безгрешное, вешнее,

И на юность мою, неповторную, вздорную,

И на век возмужания – время страдания:

Полились мои слезы, лучистые, чистые…

Будто о нем самом, о Феликсе Дзержинском, за век до сего дня написал Мицкевич…

Разговаривая с немногими оставшимися в этих прифронтовых местах жителями, Феликс попытался восстановить картину преступления, до подробностей выяснить, как все случилось.

Усадьба в Дзержиново

Оказывается, в такие неспокойные времена знакомые и бывшие сослуживцы по банку, зная честность Стася, трусливо доверяли ему хранить их сбережения. Видимо, бандиты прознали об этом. Стало быть, если и залетные, то не все – имели наводчика. Этот наводчик мог предупредить их и о том, что дома есть и оружие, и собака. Поэтому лезть внаглую, нахрапом они не стали.

Наоборот, как рассказала чудом спасшаяся служанка Эмилька, надавили на жалость. Попросились переночевать. Добродушный Стась даже накормил их. А они потом подло убили его, ударив кинжалом в сердце. Служанка едва успела выскочить в окно. Побежала в темноте к своему брату-арендатору. Тот и спугнул негодяев, не дав им разграбить дом.

Правда, потом арендаторы тоже покинули Дзержиново, перебравшись в менее опасное место, ближе к людям. Поэтому до приезда Феликса кто-то еще успел «похозяйничать» в барском доме.

В феврале вместе с политическими заключенными на свободу вышли и многие отпетые уголовники. Феликсу довелось немало насмотреться на них. Впервые это произошло в Нижнем Новгороде, когда его вместе со студентом Величкиным и несколькими другими политическими для острастки специально посадили в общую камеру с сотней уголовников. Несмотря на протесты революционеров, и в дальнейшем подобная практика повсеместно использовалась тюремными властями – и в пересылках, и в Александровском централе, и в Бутырке. Гордому и непокорному Дзержинскому не раз приходилось противостоять им, и жалости он к ним не испытывал.

А служанка Эмилька оказалась милой, искренней девушкой. Заметно, что смерть Стася она приняла очень близко к сердцу. Да и брат, видимо, очень доверял ей. Даже показал место, где на всякий случай зарыл драгоценности, которые сестра Альдона дала ему на сохранение.

Феликс выкопал истлевшую коробку, аккуратно переложил вещи сестры в свою сумку. Все, что можно было увезти, надо было увозить. И мародеры могут вновь нагрянуть, и линия фронта всегда может измениться, и дом могут просто сжечь.

Кое-что из памятных предметов решил по пути завезти на время жившему неподалеку Мечику, давнему своему соратнику Мечиславу Гольдбауму, а пианино тоже по пути в Смоленск подруге