Глагол времен. Семейные истории рода Лобановских - Владимир Михайлович Саблин
Назавтра Ирина с утра вышла на работу в лес, но адская боль не дала работать. Врач освободила ее от работы.
3 июля. «Работала я на вагонетках. Это изнуряющая работа, но в нее постепенно втягиваешься.
На каждой вагонетке работают три человека. Называется бригада. Я работаю с Мусей Яковитовой и Костей Ермолиным (бедный мальчуган, он 1924 года рождения и остался без глаза). Труд тяжелый. Сам путь, пока толкаешь эту нагруженную 4 кубометрами вагонетку, забирает массу сил, изматывает человека, я не говорю уже о погрузке и разгрузке, когда приходится ворочать толстенные бревна.
Дождь идет точно по расписанию. Мы успеваем уехать с вагонеткой по узкоколейке, нагрузить все 4 вагонетки, приехать обратно, разгрузить их, и как по команде, начинается дождь. Так все 6 рейсов».
Изнуряющий ручной труд, тем более у новичков, у женщин (!!!) – почва для непредвиденного, для травм. И все же, получив травму, медсестра Морозова и поставить ее на одну доску не может с ранами и страданиями бойцов, защищающих родной город.
Утром 1 августа на их вагонетку налетела следующая, с дровами. «Я попала между ними…Очень сильно ушибла грудную клетку. Наша врач Бобылева М.В. делала мне холодные примочки. Нельзя быть настолько невнимательными. Ведь могло кончиться не только переломом двух ребер, а гораздо более страшным».
Хорошо, что 3 августа лесорубы уже вернулись в город. «В Ленинград, в госпиталь приехали поздно вечером. На осмотр попала к доктору Шадриной. Она поставила диагноз: перелом 3-го и 4-го ребер справа. Рентгенолог отказалась обнаружить что-либо, говоря, что граница кости и хряща на пленке не видна. Доктор Михайлова написала освобождение от работы на 4–5 дней. Осталась жить в общежитии с девочками 2-го сортировочного отделения. Поставили еще одну кровать на середину комнаты. Все дни здесь бахают кошмарно. Какой резкий контраст с тишиной леса!
Больно дышать, больно повернуться».
Но разве Морозова может сидеть без дела? «Я пошла в палаты, помочь записывать больных. Мне очень больно дышать… но разве это можно сравнить с той болью, которую переносят они? Вот уже десять дней прошло с того момента, когда я увидела надвигающуюся вагонетку с дровами, и в следующий миг – удар».
Ирина вновь и вновь вспоминает мгновения того дня в лесу, принесшие ей боль и страдания. Только время лечит, ребра потихоньку затихают.
Но цепочка заготовки топлива имела и получателя, где это топливо ждали – госпиталь. Осенью она уже вновь пригодна для физической работы.
В октябре в госпиталь прибыли вагоны с торфом. «Сегодня третий день, как все мы (главным образом сестры и вольнонаемные санитарки) под дождем разгружаем вагоны. Носим далеко за линию железнодорожных путей. Переносили торф на носилках и строили домики».
На пороге зимы все больше сил – на заготовку топлива. 19 ноября с утра девушки не успели еще что-нибудь и сделать, как сообщили, что пришли вагоны с дровами. «Быстро переодевшись, мы были уже на рампе, где вагоны уже разгружались народом. Нашему отделению выпало на долю разгрузить два американских вагона, что равносильно пяти обычным [двуосным]. Дрова как на подбор. Девушки работали все дружно.
Мы, кажется, уже привыкаем к новому режиму работы: день дежурить на отделении в палате, а среди ночи подниматься на разгрузку вагонов с дровами. А как не хотелось просыпаться в 3 часа ночи! Зато – работали хорошо. Бригада у нас была дружная – 6 человек, все военные сестры и лишь одна санитарка. Разгрузили вагон в 2-2,5 часа!»
В декабре она пишет: «Последние дни у меня болит очень в области правого легкого. Больно дышать. Теперь я выхожу на улицу только в шинели».
…Доставленные в госпиталь дрова требовалось еще и распилить! Этим занимались на берегу Монастырки. Запасенное в летний сезон 1943 года топливо очень помогло персоналу и поступившим в госпиталь раненым пережить зиму. Впереди был 1944 год, январь. Полное освобождение Ленинграда от блокады. Вот тогда и вздохнула медсестра Морозова, по-настоящему почувствовала надежду на скорую победу.
Только борьба за топливо, за тепло стоила ей большого напряжения и немалого здоровья. Но характер победил.
Ох уж эти черные глаза!
16 июля 1942 года Людмила Морозова и ее мать Агриппина выехали с эшелоном Института киноинженеров из блокированного Ленинграда в эвакуацию. Медленный, со стоянками, поезд дополз до Ладоги. Самое трудное – переправа по Ладожскому озеру до Ко-боны. Посадка в грузовик, и уже в Войбокало они размещаются в вагоне. Людмила в дневнике с грустью пишет: «Наш милый дорогой Ленинград – неужели больше никогда я не увижу его?» Многомесячный путь эвакуированных лежал через Тюмень, Новосибирск, и далее – крутой поворот на юг. В дороге – голод, недоедание, бытовая неустроенность.
Тревоги юной девушки, которая всю жизнь провела в родном доме под родительским крылом, понятны. Но в войну все взрослели быстро.
В Среднюю Азию состав въезжал по проложенному за десять лет до того Турксибу. Где сойти с поезда и обосноваться, долго решить не могли. И вот через месяц с небольшим после отправления из блокированного города – Джамбул: там сахарный завод, патока, это и стало решающим. (Двухтысячелетний город Тараз в советское время носил такое имя. Древнее имя сейчас ему возвращено) Город расположился у северного склона Киргизского хребта на реке Талас. С севера его окружает пустыня.
В сентябре Морозовы уже нашли квартиру, правда, далеко от города. Они решили подыскать другую. Стали обживаться. Каждый день Люся ходит на рынок продавать вещи и на обратном пути тащит продукты. Мечтает устроиться на сахарный завод. Они с мамой обрастают знакомствами, чтоб доставать продукты.
И почти каждый день пишет в блокированный Ленинград сестре Ирине письма. Ждет весточек от школьных подруг. Эта связь для нее очень важна; наверное, так же, как для ребенка, пришедшего первый раз в детский сад – любимая кукла.
Но первым делом – быт. «…мы достали по 4 кг сахару, рис, манную. Обещали достать комнату. … Очень хотела бы знать об Ире, Нине, Рае, Яшке. О Борисе
