Оды и некрологи - Борис Дорианович Минаев

Потом, мне кажется, он снимает пиджак и очки.

Резко распахивает окно и смотрит вниз – на привычную скучную панораму города Москвы.

* * *

…Образ Фурина будет, конечно, совершенно непонятен без того явления, которое я называю про себя «красота советской жизни». Это была особая красота – красота существования в совершенно ледяном, безжизненном, почти космическом пространстве. То есть советская жизнь – она, конечно же, была милой, теплой и разнообразной, и вместе с тем в ней был экзистенциальный холод одиночества, и в том фрагменте реальности, где все это вдруг как-то совмещалось, и рождалась эта самая красота.

* * *

В дневниках Анны Масс о поездке писателей и сотрудников журнала «Пионер» в город Бежецк остался какой-то след этой страшной советской красоты.

Мне позвонила редактор из журнала «Пионер», назвалась Асей и пригласила поехать на пять дней в г. Бежецк с группой писателей и сотрудников журнала «Пионер».

15–16 декабря 1982 г.

Второе наше выступление было в актовом зале камвольного комбината – туда привели детей из школы № 5, которая помещается в маленьком здании, где нет своего зала. Нас в этой школе накормили обедом – рассольник, рыба с картошкой и чай. В школьном вестибюле и коридорах ужасающе воняло мочой. Обшарпанность и запустение, усталые лица учителей и только призывные лозунги на стенах – белые буквы на алом кумаче – сияют как циничная улыбка зрелого социализма. Третье, последнее на сегодня, выступление было в интернате, где живут дети из «неблагополучных» семей. То есть дети, чьи опустившиеся от пьянства родители лишены родительских прав. Маленькие, бледные, жалкие, они сидели в зале, а мы их развлекали с эстрады. Леня рисовал какие-то смешные картинки, читал стишки, я рассказывала байки про медведей. И тоже: старинный, когда-то, видно, богатый особняк, каменный, с высокими потолками, итальянскими окнами, большими комнатами с каминами – все облезло, обветшало, провоняло аммиаком, приняло жалкий, нищенский вид. В вестибюле среди все тех же лозунгов и уверений в преданности родной партии стоит роскошное старинное зеркало в черной резной оправе – случайно сохранившийся обломок чего-то бывшего.

В сущности, сам Фурин и его редакция в каком-то смысле были для меня выразителями этой «красоты» – то был тот клочок пространства или сгусток времени, где страшное совмещалось с уютным и даже прекрасным. Петя Мамонов, который в «Пионере» отвечал за выпуски рубрики «Боевой листок тимуровца», Соня Богатырева, вдова диссидента Константина Богатырева, убитого кагэбэшниками, которая выпускала в «Пионере» рубрику «Кораблик», печатала стихи и рассказы «маленьких читателей», и многие, многие другие, в частности сам Фурин, оставивший нам в наследство эту квартиру. Все они хорошо знали эту советскую красоту.

* * *

…В Чертанове у нас практически не было своих вещей. Вещи, то есть некие материальные сущности, обладающие историей, смыслом, сами по себе создающие нечто важное вокруг, стали появляться у нас только потом, после того как мы переехали на Аргуновскую. Ну, были и исключения из правила, конечно.

Старший сын Митя родился там, в Чертанове, в 1985 году. Вокруг него сразу образовались две важные вещи – кроватка и манеж. Но обе они – и кроватка, и манеж – были вещами временного пользования, нам передали их другие молодые родители, а мы должны были передать их следующим молодым родителям, своим знакомым. Кроватка была самая обычная, а вот манеж запомнился – он был квадратный, простой конструкции, деревянный, занимал полкомнаты, с грохотом раскладывался, и Митя любил проводить там время. Он мог просто сидеть и грызть сушку часами, мог ходить, держась за поручни, но никогда в этом манеже не ныл и не рыдал. Такого не было. Манеж – это был как бы его маленький мир.

Были, конечно, там у нас и другие вещи.

Прежде всего, массивный круглый стол с выдвижными панелями (то есть его можно было раздвинуть и сделать овальным), был черный страшно тяжелый эбонитовый телефон сороковых-пятидесятых годов, был такого же возраста платяной шкаф с зеркалом на внутренней части дверцы, наконец была одна секция стенки, которую заказал у плотника когда-то Владимир Абрамович (Асин папа), лет пятнадцать назад, и раскладной диванчик, который купили Асе, когда ей исполнилось десять лет.

Среди всех этих вещей любимыми у меня были две – тот самый черный эбонитовый телефон и довольно подержанный, но работающий виниловый проигрыватель (Radiotehnika-001) с усилителем и колонками. Я взял его у уезжающих в Израиль евреев (тоже благодаря Владимиру Абрамовичу). Ездил на такси за ним куда-то в район Парковых улиц. Вид квартиры, где стояли многочисленные чемоданы и тюки для отъезда навсегда, произвел на меня сильное впечатление. Предлагали чаю и поговорить, но я не остался («извините, ждет такси») и убежал. На этой вертушке я слушал свои первые записи классики – купленные мной в «Военторге» и магазине «Мелодия» LP Рихтера, Баренбойма, «Лютневую музыку», «Бранденбургские концерты», «Музыкальные моменты» Шуберта, «Багатели» Бетховена и так далее. Когда Митя терзал нас ночами первые месяцы, его туго спеленывали и отдавали мне. Ася засыпала, и я качал его на руках, слушая классику в наушниках.

* * *

Свои (или наши) вещи появлялись у нас постепенно. В 1988-м родился младший сын Саша, и Владимир Абрамович решил смастерить «детский уголок». Он нашел несколько фанерных листов, несколько досок, может быть даже на помойке, обстругал и зачистил их наждаком, а потом покрыл веселой голубой несмываемой масляной краской (конструкцию нарисовала, я думаю, Асина мама Елена Александровна). Там хранилась детская одежда и был откидной столик, секретер для занятий – он крепился простым металлическим кронштейном.

Второй нашей вещью (то есть рожденной благодаря новому существованию) был так называемый спортивный комплекс. За окном уже было другое время, рождались первые кооперативы, и вот было решено обратиться в один из них. Этот кооператив тогда был широко известен. Пришли ребята, двое, в какой-то невзрачной одежде, довольно немногословные. Они сделали замеры детской комнаты и потом, во второй свой приход из каких-то страшных железных труб, которые они ставили «в распор» (не берусь описывать инженерную составляющую), соорудили это чудо. Там были трапеция, то есть веревочная лесенка с деревянными поперечинами, спортивные кольца, перекладины, просто толстые плетеные канаты и другие гимнастические ухищрения. Предполагалось, что маленькие дети будут постоянно лазать по трапеции и висеть на кольцах, подтягиваться и делать подъем переворотом, развивая ловкость и мускулатуру.

Но первое разумное и правильное использование «спорткомплекса» показал Фурман, он принес стул, перевернул его вверх ножками, накидал вокруг