Письма. Том первый - Томас Клейтон Вулф

воспитанных детей-переростков, во всеуслышание трубящих о своих добродетелях, нахальных крикунов, которые якобы «выиграли войну» и которые ничем, кроме денег, не интересуются, нация хвастунов, трусов и подхалимов. Увы, таково мое свободное мнение о великом, мудром и самоуправляющемся населении этой благородной страны объединении львов, ротарианцев и толкачей, федерации полукровок со всего белого света. Надеюсь, ты не очень обиделась, тем более, что и в других странах, похоже, дело обстоит не намного лучше. Толпа повсюду одинакова шумная, жалкая и невежественная, и даже если тамошние премьеры и президенты не такие глупцы, как наш (да, да, я имею в виду великого, дальновидного, божественно талантливого, благородного и великодушного государственного мужа Авраама Линкольна, всех Бэббитов, достопочтенного Кальвина Кулиджа, за всю свою жизнь не сказавшего и не сделавшего ничего путного), итак, повторяю, если тамошние руководители не такие глупцы, как наш, то их политиканы такие же в точности жулики. Но в тех странах об этой братии можно хотя бы ненадолго забыть за стаканом пива или вина, от которого у тебя глаза не лезут на лоб, там они не так крикливы, не так настырны, как здесь. Я люблю некоторых из моих соотечественников, и у нас прекрасные отношения, что же до остальных ста миллионов, что окружают меня, то я попросту не обращаю на них внимания, пока они не начинают кричать свои жалкие глупости прямо мне в ухо, обдавая своим зловонным дыханием, хвастливо и визгливо сообщая, кто на самом деле выиграл войну, какие предатели англичане, какие глупцы французы и что в земном раю, имя которому Америка, живет богом избранный народ. Если мне приходится такое выслушивать, то я в ответ сообщаю, какие они все подонки. Южане, в целом, получше, чем янки. Видит бог, они так же невежественны и суеверны, но зато спокойнее, добродушнее, мягче и не так агрессивны. Я ненавижу Нью-Йорк, это средоточие варварства и безумия. Но я живу в нем, потому что там живут люди, которых я люблю, и потому что там я могу найти работу. Я мог бы зарабатывать хорошие деньги, если бы у меня был хороший менеджер. Я мог бы писать сценарии для кино, рекламу (изготовлял бы огромные засахаренные пилюли лжи, которые так любят глотать представители нашей «бубуазии»). [«Бубуазия – неологизм, изобретенный американским публицистом Генри Луисом Менкеном (1880–1956); образован из слов «boob» (болван) и «politic» (политик)] Я знаю кое-что кое о чем (правда, многие мои соотечественники, в отличие от меня, знают все и обо всем), но я много читал, изучал и наблюдал. Может, в один прекрасный день я стану убеждать наших кретинов, что лучший способ прожить лишние сорок лет это ежедневно есть дрожжи, а у тех, кто курит «Лаки страйк», голос делается бархатным. Они поверят во что угодно, если только им постоянно это внушать.

Надеюсь, у тебя все в порядке со здоровьем, и деньги, вложенные тобой в недвижимость, приносят ту прибыль, на которую ты рассчитывала. Надеюсь, ты отказалась от затеи с пансионом, думаю, у тебя не такое бедственное положение, чтобы опять идти в каторжные работы, обслуживая людишек третьего сорта. Постарайся хотя бы теперь пожить в удовольствии, комфорте и счастье. Ты прожила очень трудную жизнь, где было много разных бед и огорчений, но, по-моему, ты не сделала всего, чтобы как-то облегчить свое существование. Надеюсь, сейчас в нашей семье отношения улучшились слишком много у нас было этих шумных, истеричных, сварливых столкновений, проявлений бессмысленного себялюбия. Не надо слишком уж увлекаться рассуждениями, как хорош, бескорыстен, благороден и честен я сам и как ужасны все остальные. Я не раз уже замечал, что человек, громче всех разглагольствующий о чести, меньше других догадывается о значении этого слова. Жизнь словно метнула в нас огромный снаряд и раскидала нас по сторонам. После смерти Бена жизнь на родине стала для меня практически невозможна. С тех пор я слишком много пролил кровавого пота. И все же я сомневаюсь, что все вы думаете обо мне так же много и с такой теплотой, как я о вас. Временами я вспоминаю о прожитых годах прежде всего о детстве, как человек вспоминает кошмарный сон, где слишком много боли, непонимания, уродства и ужасов. Но я уверен: никого из нас нельзя слишком уж обвинять за то, что он совершил. Одинокими странниками приходим мы в этот незнакомый мир, одинокими и чуждыми друг другу живем в нем, как жил Бен, и, так и не узнав друг друга, умираем. Стало быть, никто из нас не в состоянии осуждать, подвергать суду, никто не знает истины. Испытываю к окружающим большую жалость. Каждый из нас нуждается в том, чтобы его пожалели.

Да благословит и сохранит тебя Господь и ниспошлет вам всем радость. Напиши мне поскорей. Не знаю, сколько я здесь пробуду: когда закончу писать, то, возможно, опять поеду за границу.

Большой привет всему семейству

Том

Следующее письмо Маргарет Робертс так и не было закончено и отправлено. Вместо этого Вулф отправил краткое письмо от 11 июля, которое здесь не приводится, поскольку оно лишь дублирует его в более краткой форме.

Маргарет Робертс

Гарвардский клуб

Нью-Йорк

[8 (?) июля 1927 года]

Дорогая миссис Робертс:

Я прочитал ваше письмо сегодня днем через несколько минут после того, как купил билет второго класса на пароход «Джордж Вашингтон», отплывающий во вторник. [Вулф отплыл на борту «Джорджа Вашингтона» 12 июля 1927 года]. Таким образом, меня не будет здесь, чтобы поприветствовать вас, если вы приедете в августе. Я возвращаюсь в сентябре. Все это я решил сразу же в воскресенье, после того как безнадежно размышлял над этим делом несколько месяцев. До этого я думал, что закончу книгу здесь и осенью уеду за границу, чтобы остаться на год в Италии. Но несколько соображений помешали мне. Во-первых, я истощил свои силы на гигантской работе и не захочу больше писать, думаю, в течение нескольких месяцев. Во-вторых, я должен быть здесь, в Нью-Йорке, следующей зимой, чтобы попытаться запустить эту вещь и некоторые из моих пьес. В-третьих, мой отъезд надолго причинит глубочайшую боль единственному человеку на земле, который больше всех претендует на мою любовь. [Алина Бернштейн] Ничто в моей жизни не имеет такого значения, как это: Я был одиноким изгоем и вдруг стал богаче, чем Меценат, в единственном истинном богатстве. [Гай Цильний Меценат (умер в 8 году до н.э.), римский государственный деятель и покровитель молодых писателей, среди которых были Вергилий и Гораций. Его щедрость как мецената сделала его