Мемуары - Станислав Понятовский
Неожиданный инцидент ускорил мой отъезд.
Одним прекрасным утром ко мне явился тот самый генерал, что должен был быть свидетелем Браницкого во время нашей дуэли. От имени короля, он передал мне предписание — в течение восьми дней покинуть Варшаву.
Возмущённый этим приказом, я поручил посланцу передать своему господину, что я не расположен ему подчиниться, а если меня силой вынудят уехать, я буду протестовать против насилия перед лицом всего мира.
Генерал ответил мне весьма миролюбиво.
— Сударь, мне не поручали доставить ваш ответ, мне велено лишь сообщить вам волю короля. А уж вы поступайте, как сочтёте нужным.
Я сел, и написал его величеству длинное письмо, в котором разъяснял, что моя честь не позволяет мне покинуть Варшаву, ибо я имел несчастье наделать долгов.
Письмо я вручил графу Мощинскому, с просьбой передать его королю. На следующий день я получил от графа тысячу дукатов, посланные его величеством, причём королю было угодно извиниться за свой приказ — отдавая его, он понятия не имел о моём безденежье.
— Если его величество и торопит вас с отъездом, — добавил граф, — то исключительно в ваших же интересах. Королю не терпится увидеть вас в безопасности, ибо ему известно, что вас ежедневно провоцируют. Ему известно также, что вы мудро не отвечаете на провокации, но ваши недруги составили заговор и готовятся отомстить вам за ваше презрительное, как они считают, отношение к ним... Король хочет быть спокоен за вашу судьбу.
Я был преисполнен самой горячей признательности и просил графа поблагодарить его величество и заверить его в том, что приказ будет выполнен.
Мощинский предложил мне свой экипаж, я принял его и обещал графу давать ему знать о себе.
День спустя, рассчитавшись с долгами, я был на пути в Бреслау.
Приложение III
Выдержки из «Записок» Е.Р. Дашковой
«В другой раз, когда Дидро тоже был у меня вечером, мне доложили о приезде Рюльера. Рюльер был в России атташе при французском посольстве, в бытность послом барона Бретейля. Он бывал у меня в Петербурге, а в Москве я его видала ещё чаще в доме госпожи Каменской. Я не знала, что по возвращении своём из России он составил записки о перевороте 1762 года и читал их повсюду в обществе. Я хотела было сказать лакею, чтобы его приняли, но Дидро прервал меня и, крепко стиснув мою руку, сказал:
— Одну минуту, княгиня. Намереваетесь ли вы вернуться в Россию по окончании ваших путешествий?
— Какой странный вопрос, — ответила я, — разве я имею право лишать моих детей их родины?
— В таком случае, — возразил он, — скажите Рюльеру, что не можете его принять, и я вам объясню, почему.
Я ясно прочла на его лице участие и дружбу ко мне, и я так доверяла правдивости и честности Дидро, что закрыла свою дверь перед старинным знакомым, оставившим во мне самые приятные воспоминания.
— Знаете ли вы, — спросил меня Дидро, — что он написал книгу о восшествии на престол императрицы?
— Нет, — ответила я, — но в таком случае мне вдвойне хотелось бы его видеть.
— Я вам передам её содержание. Вас он восхваляет, и кроме талантов и добродетелей вашего пола видит в вас и все качества нашего; но он отзывается совершенно иначе об императрице, которая через посредство Бецкого и вашего посланника князя Голицына, предложила ему купить это произведение. Переговоры велись так неумело, что Рюльер сделал предварительно три копии... После этой неудачи её величество поручило мне вступить в переговоры с Рюльером, и мне удалось только взять с него обещание не издавать его книги при жизни императрицы. Он также дурно отзывается и о короле польском и подробно говорит о его связи с императрицей ещё в бытность её великой княгиней. Вы понимаете, что принимая Рюльера у себя, вы тем самым санкционировали бы сочинение, внушающее беспокойство императрице и очень известное в Париже, так как на вечерах у мадам Жоффрен, куда собирается лучшее общество и все иностранцы и знатные путешественники, он их читал, несмотря на дружбу хозяйки с Понятовским, которого она величает в своих письмах своим сыном, и сам король называет себя так же в своих письмах к ней.
— Но как же согласовать это? — спросила я.
— Мы ведь все легкомысленны, — возразил Дидро, — и возраст в этом отношении не имеет на нас никакого влияния».
«Затем я проехала через Вильну в Варшаву. Это был юбилейный год (1782-й — В.С.), и, хотя мы не застали шумных празднеств, я имела удовольствие часто наслаждаться приятной и поучительной беседой с королём. Его величество два-три раза в неделю приезжал ко мне, и мы несколько часов проводили с ним вдвоём. Его племянник, князь Станислав, очень любезный и образованный молодой человек, генерал Комаровский и свита оставались в других комнатах с моими детьми; должна сознаться, что мне пришлось неоднократно удивляться великим душевным качествам короля. У него было благородное, отзывчивое сердце, просвещённый ум, а любовь к искусствам, в которых он был тонкий знаток и ценитель, придавала разнообразие и всесторонний интерес его разговору. Он заслуживал счастья, а польская корона была для него, скорее, проклятьем, чем радостью. Если бы он остался частным человеком, он, благодаря способностям, дарованным ему природой и усовершенствованным воспитанием, пользовался бы всеобщей любовью. Сделавшись королём беспокойного народа, выделявшего из своей среды самые противоречивые характеры, он не снискал его любви, так как народ не был способен его оценить. Будучи соседом двух великих держав, он часто принуждён был действовать вопреки своим принципам и желаниям, а благодаря интригам польских магнатов ему приписывали многие ошибки, которых он вовсе не совершал».
Примечания
1
См. приложение I к тексту «Мемуаров».
2
Бобржинский. М. История Польши, т. 2, СПб, 1891, стр. 257-258.
3
Бобржинский. М. Цитированное сочинение. Стр. 265-267. Добавим, что учреждённый тогда же (1765) Понятовским орден Св. Станислава был в 1831 году включён в число орденов Российской империи.
4
отец автора — граф Станислав Понятовский (1676—1762), воевода
