Он увидел солнце. Егор Летов и его время - Александр Витальевич Горбачев
Собственно, открывался альбом «Долгая счастливая жизнь» непосредственно описанием запоя: «Проснуться, протрястись, похмелиться и нажраться / А на утро проблеваться, похмелиться и нажраться». Другой вопрос, что сразу за этим следовал вывод: «Хуй на все на это и в небо по трубе». Тут работала еще одна типичная летовская уловка – это сыграно и спето так, что не до конца понятно: то ли путешествие в небо – следствие отказа от «нажраться», то ли непосредственный результат данного действия. Для слушателя, включенного в контекст российской музыкальной индустрии 2004 года, тот факт, что возвращение «Гражданской обороны» стартовало с грохочущей песни, где слово «хуй» было произнесено 59 раз, неизбежно прочитывался как решительный ответ Летова на требования «формата». Однако для самого автора, кажется, это имело значение скорее глобальное: последовательно отвергая будничное бухалово, обывательскую конспирологию и политическую утопию, «Оборона» выходила к новым пространствам – одновременно космическим и (за)предельно личным.
«Это как бы определенные сны о войне, сны человека, который находится в состоянии постоянной войны, – объяснял Летов замысел дилогии. – Это 28 состояний человека, который, по концепции Станислава Грофа, спрыгнул, но еще не приземлился. Находится на третьей стадии рождения. Который родился, но еще как бы не вышел в реальность. И выходит в нее. И тут начинается огромное количество попыток выхода обратно, попыток вернуться, попыток идти вперед, стоически преодолеть, делать вид, что все здорово, что победили».
Американский психолог Станислав Гроф, работавший где-то на стыке медицины и эзотерической философии, посвятил всю жизнь исследованию измененных состояний сознания, которые, как он считал, помогают человеку соприкоснуться со смертью и преодолеть страх перед ней. Гроф изобрел психоделическую терапию (особенное внимание он уделял веществу, с которым Летов начал экспериментировать в период сведения «Ста лет одиночества») и холотропное дыхание – специфическую практику, которую предлагается использовать, чтобы пережить трансперсональный опыт. А еще Гроф выдвинул концепцию так называемых перинатальных матриц: различных состояний плода в процессе рождения, которые, согласно психологу, влияют на всю последующую жизнь человека и которые можно в каком-то смысле воссоздать через психоделический опыт. В предыдущем абзаце Летов говорит о третьей перинатальной матрице: она соответствует путешествию ребенка по материнскому родовому каналу, Гроф описывает ее как «борьбу смерти и возрождения», «чудовищную борьбу за выживание» (очень летовское словечко – «чудовищная»). Переживая эту фазу рождения заново, человек, по словам Грофа, «сталкивается с сокрушительными потоками энергии, усиливающейся до взрывоподобного извержения. Часто это переживается как отождествление с неистовыми силами природы – вулканами, электромагнитными бурями, землетрясениями, волнами прилива или ураганами. Это могут быть также сцены войн или революций».
Буквально все это и составляет предмет «Долгой счастливой жизни» и «Реанимации». Эти альбомы писались уже с помощью компьютерных программ, которые освоила Наталья Чумакова и которые позволяли воплощать задуманное почти без ограничений, – и музыка устроена так, что по слушателю как будто все время едет некий торжественный каток, гудящий низкими басово-органными частотами и затягивающий в спираль урагана, в «дикий и лихорадочный поход». Ну и с точки зрения слов, конечно, тоже сплошные бури и ураганы. Тут и весело сверкающая «коса цивилизаций», и термиты, пожирающие «столы, тела, постройки, строения», и песня «Убивать», которая написана буквально от лица этих самых сил природы, стихий – как объяснял автор, «про то, как они наблюдают со своих высот и широт нашу гамазню (в том числе и мою), после чего регулярно выносят вердикт: „Переключить на черно-белый режим и убивать!“» О войне и говорить нечего: она здесь происходит практически в каждой песне, но это уже война без политических знамен, война за то, чтобы увидеть и почувствовать мир, каким он может быть «без меня» и «после нас». И в финале каждого из альбомов этот выход явлен максимально зримо.
«Я думаю, что в 2000-е годы он стал попросту самостоятельным, ему уже не нужен был эффект отталкивания, – говорит Максим Семеляк. – Его стали занимать какие-то макровещи, связанные с мирозданием и сильно выходящие за рамки таких явлений, как тоталитаризм или последовавший за ним тоталитарный капитализм. Его интересовал уже выход за грань собственно человека и человечества, куда-то в сторону шестого вымирания». (Этим термином принято обозначать исчезновение десятков тысяч видов животных и растений, ставшее результатом деятельности людей). Сам Летов в те годы рассуждал о самосознании так: «Семечко попадает под асфальт, и оно пробивает асфальт. Семечко не задается вопросом, зачем оно это делает – растет себе и пиздец. Потом, под старость, уже можно задуматься: почему я дерево, а не асфальт?» Кажется, именно этот вопрос и ставят последние альбомы «Гражданской обороны».
«Линия фронта сдвигается все глубже и дальше, теперь она за пределами политики, идеологии, религии», – говорил Летов о новой культурной диспозиции «Обороны» и добавлял: «Я сам себе стал неинтересен, потому что я себя знаю до такой степени хорошо – ну, просто насквозь. Мне сейчас гораздо интереснее то, что находится надо мной». Олеся Темиршина, проанализировав структуру пространства в текстах Летова, приходит к выводу, что если в его ранних вещах «страдающий лирический субъект» обычно пребывает в «вынужденной неподвижности» и ограниченном пространстве, то «в позднем творчестве эта модель реорганизуется: пространство становится безграничным, космическим и пустым, субъект теряет свою целостность и сливается с миром, свободно выходит за все мыслимые пределы».
Тем интереснее, из каких конкретно-бытовых обстоятельств рождалась вся эта летучая глобальность: именно в отношении «Долгой счастливой жизни» и «Реанимации» мы знаем об этом достаточно много. Так, «Беспонтовый пирожок», впоследствии породивший шлягер группы «Ленинград» «Любит наш народ», представляет собой набор сентенций, пойманных в речи как самих музыкантов группы, так и их окружения – «шоферов, звукооператоров, работников гостиничного сервиса»; практически как в юношеской летовской «конкретной поэзии» (к слову, был в те времена у него и текст под названием «Ангел устал»). Строчка «звери по утрам басовито трубят» – это про летовского кота Пишта: «Он всегда заводил утреннюю песнь в коридоре за закрытой дверью. Именно поэтому мы от него закрывались: любил он утром попеть громким басом, задрав морду», – вспоминала Наталья Чумакова. «Вдруг тряпка застряла в руке, словно глотка в твоей голове», – буквально про то, как их квартиру однажды затопило.
«Собаки» – прямая реакция на американское вторжение в Ирак, начавшееся в марте 2003 года; новости зарифмовались с финалом стихотворения британского поэта Теда Хьюза «Песня бытия». Один из самых поразительных поздних летовских текстов – «Приказ № 227», галлюциногенный военный репортаж где-то между
