Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца - Рувим Исаевич Фраерман

Человек склонен к добру всюду: и в его родных Гульёнках, среди низких соломенных изб, вроде той, где жила птичница Степанида вместе с Тишкой и Лушкой, и на острове Тана среди первобытных шалашей, в которых жил чернокожий Гунама со своими сыновьями, – всюду народ добр! А если он и бывает плох, то лишь потому, что плохи его правители да учреждения, коими он управляется.

И сейчас, в это ясное июльское утро, когда и от безоблачного неба и спокойного моря и от прибрежных гор веяло тишиной и миром, Василий Михайлович думал: «Если вчерашние дикари, а может быть и людоеды, могут понять добрые намерения человека, то как же не поймут их японцы, народ хоть и неведомый нам, но восприявший столь древнее просвещение Китая. Неужто люди, которые приглашают чужеземца в гости, могут замыслить против него что-нибудь недоброе?»

Оставив всякие опасения, Василий Михайлович велел спустить на воду свою капитанскую шлюпку, чтобы ехать на берег. При этом он запретил своим спутникам вооружаться и сам оставил в каюте пистолеты, что накануне брал с собой.

– В гости не ездят с оружием! – сказал он.

При себе у офицеров были только полагавшиеся по форме сабли, да Хлебников, человек предусмотрительный при всяких обстоятельствах, в последнюю минуту всё же сунул себе в карман маленький одноствольный пистолет.

Кр оме Хлебникова, Василий Михайлович взял с собой мичмана Мура, курильца Алексея и четырёх матросов первой статьи: своих старых приятелей – Михайлу Шкаева и Спиридона Макарова, да ещё Григория Васильева и Дмитрия Симанова. Тишка тоже хотел ехать и даже начал спускаться в шлюпку, но Василий Михайлович приказал ему остаться на судне.

Было восемь часов утра 11 июля 1811 года.

На берегу Головнина встретили Оягода и два вчерашних японца, которые просили русских немного подождать, пока в крепости всё будет готово к приёму гостей.

Чтобы окончательно устранить возможность каких-либо подозрений или сомнений со стороны японцев в добрых намерениях русских, Василий Михайлович приказал матросам вытащить до половины на берег свою тяжёлую шлюпку.

Оставив при ней лишь одного матроса, Василий Михайлович велел остальным троим нести за ним в крепость стулья для сиденья, несколько штук алого сукна и хрустальную чашу, предназначенные в подарок японцам.

Наконец ворота крепости распахнулись, и Оягода предложил гостям следовать за ним. И тут им прежде всего бросилось в глаза множество находившихся в крепости людей, среди которых одних солдат, вооружённых фитильными ружьями, луками и копьями, было человек четыреста.

Одетые в кимоно с широкими рукавами, они молча сидели тесными рядами, опустив глаза в землю, вокруг просторной площади, на которую выходили крепостные ворота, и столько же курильцев, вооружённых луками и стрелами, окружали палатку из полосатой бумажной ткани, стоявшую немного в стороне от ворот. Курильцы тоже почему-то старались не смотреть на гостей, словно это было им запрещено.

– Сколь торжественно нас принимают, Василий Михайлович! – удивился Хлебников.

– Каждый народ по своему обыкновению выражает гостеприимство, – отвечал Головнин и первым вошёл в полосатую палатку.

Здесь против входа в неподвижной позе сидел на стуле японец в искусно расшитом цветами шёлковом халате, в полном воинском снаряжении. За поясом у него торчали две небольшие сабли в ножнах из кожи акулы. Через плечо спускался длинный жёлтый шнур, на одном конце которого была укреплена кисть такого же цвета, а другой конец был привязан к стальному жезлу, видимо служившему эмблемой его власти. Жезл он держал в руках.

То был главный начальник. За ним на полу, на корточках, сидели его оруженосцы. Второй японец, очевидно, рангом пониже, помещался со своими оруженосцами по левую руку первого. И стул его был несколько ниже, чем у главного начальника.

По сторонам начальников, вдоль стен палатки, на цыновках сидели, поджав под себя ноги, по четыре чиновника, лица которых ничего не выражали. У них тоже были сабли, а поверх халатов надеты латы.

При входе гостей оба начальника встали. Головнин поклонился им. Японцы ответили ему своим поклоном, очень низким и учтивым, точно так же, как вчера кланялся Оягода. Затем гостей пригласили сесть на приготовленную для них скамью. Но Головнин и его офицеры сели на принесённые с собою стулья, ибо Василий Михайлович должен был показать, что по рангу они ничуть не ниже японцев, восседающих на стульях. Матросов японцы усадили на скамейку позади офицеров.

Когда было покончено с приветствиями, слуги принесли и поставили перед гостями лакированные деревянные подставки с чаем. Чай был хороший, душистый. Пили его без сахара, дабы не портить вкуса столь прелестного напитка. Чашечки были маленькие и без блюдцев. Потом принесли табак. Гости закурили.

Василий Михайлович в первые минуты с любопытством наблюдал за японцами. Затем начался разговор. Японец, сидевший на самом высоком стуле, стал задавать Головнину вопросы о чинах – его собственном и его офицеров, об их именах, о названии судна, на котором они пришли, откуда и куда идут, зачем пришли к острову Кунаширу. Переводчиком служил тот же курилец Алексей.

Затем японец сделал приятное лицо и ласково спросил, очевидно, имея в виду Николая Александровича Хвостова:

– А почему Николай Сандреич напал со своими кораблями на наши селения?

Василий Михайлович понял, что этот вопрос имеет для него особенно важное значение, и потому сказал Алексею, стараясь выражаться самыми простыми и понятными для него словами:

– Передай японцам, что он сделал это своевольно и за своевольство был наказан русскими властями.

Но как перевёл курилец его слова японцам, Василий Михайлович не мог знать. Алексей между тем продолжал, обращаясь к Головнину:

– Начальник ещё спрашивает, сколько у тебя людей.

«Ого, о чём спрашивает!» – подумал Василий Михайлович, нахмурясь, и сказал, что на борту у него достаточно народу. Вряд ли курилец Алексей даже знает такое число. Японец спокойно выслушал этот ответ и по-прежнему ласково спросил:

– Есть ли у вас в здешних местах ещё корабли такой величины, как тот, на котором вы пришли?

И этот вопрос весьма не понравился Василию Михайловичу. «Лукавый народ», – подумал он снова и ответил с улыбкой: – О, много! И в Охотске, и на Камчатке, и в Америке. Японец опустил глаза, затем шумно втянул в себя воздух. Головнин вдруг понял, что допустил какую-то ошибку.

В то время как шли переговоры, Мур, наскучив сидеть в бездействии, встал и выглянул за полотнище палатки, но тотчас же возвратился на своё место и с