Золотое сердце - Елена Леонидовна Мусатова
…Наступило утро, золотой рассвет вплыл в каморку, за стеной кухарка, растопив печь, гремела посудой. Давно пора было тушить оплывшую свечу, но Агашка совсем забыла про нее. Она сидела рядом со спящим парнем и не могла оторвать от него завороженного взгляда. Парень был худ, но, даже несмотря на это, красив. Светлые, отросшие до плеч волосы спутались, пряди прилипли к влажному лбу. Агашка вытащила гребенку из косы и дотронулась до льняных кудрей, дивясь их шелковистости, провела пальцем по густым бровям, мягкой бородке. Парень вздохнул, открыл глаза, и Агашка едва не вскрикнула от удивления: до того чисты и сини они оказались, будто оторвались кусочки неба и окунулись в них.
– Где я? – хрипло спросил парень.
– У добрых людей. – Агашка успокаивающе погладила его по голове и медлила убрать руку. – Не волнуйся, мил человек, нельзя тебе волноваться, и говорить поменьше надо – силы береги. Звать-то тебя как?
– Николаем.
– Сейчас я тебе, Николенька, целебного чайку налью.
Агашка подхватила парня под мышки, приподняла, подложила под спину высокие подушки, чтобы удобнее было сидеть, сбегала на кухню за отваром. Пока больной пил, Агашка бережно поддерживала его голову. Волна нежности захлестнула ее, а сердце стучало так, словно хотело вырваться из груди.
Теперь Агашке некогда было часами сидеть в Катиной светелке, вести пустые разговоры, гадать на женихов и перебирать колечки да сережки. Она выхаживала Николашу. Ей доставляло невыразимое удовольствие умывать парня, стричь ему волосы. Золотистую прядку с затылка она спрятала на груди. Хорошо было вдвоем с Николашей, будто одни на целом свете. Когда Николаша с улыбкой благодарил свою хожалку[8], та смущалась и краснела. Агашка сделала выговор кухарке за то, что якобы та недостаточно маслит кашу и варит жидкие щи.
Николаша, к великому сожалению Агашки, поправлялся быстро, он уже обходился без ее помощи, даже иной раз с досадой отталкивал ее руку:
– Что ты меня все умывать лезешь? Я тебе не дитя.
– Не дитя, – соглашалась Агашка, но опять тянулась к парню то с гребенкой – причесать его мягкие кудри, то с полотенцем – утереть лицо, то старалась подставить свое плечо, чтобы он опирался, когда ходит по комнате. На каждого, кто заглядывал в каморку и мешал их уединению, Агашка взирала как на злого вора, отнимавшего у нее самое дорогое. Даже Катюша, в которой Агашка прежде души не чаяла, теперь сердила свою любимую няньку. По простоте душевной Катя предлагала свою помощь, на что Агашка отвечала резким отказом.
– Агашенька, – шепнула раз Катя, – ведь это тот самый парень, который папеньке платок пуховый за бесценок продал. Мне он уже тогда по сердцу пришелся.
Агашка сделала вид, что не расслышала.
* * *
Однажды ключница с кухаркой сидели в кухне, попивали чаек вприкуску с сахаром и ели медовые пряники.
– Агашка-то втюрилась, – заявила ключница.
– Что ты такое говоришь, Осиповна, – поперхнулась кухарка, – уж скорей я поверю, что печка в пляс пошла.
– Говорю тебе, втюрилась. – Ключница с шумом втянула в себя кипяток и крякнула от удовольствия.
Медовые пряники исчезали с невероятной быстротой. Кухарка предусмотрительно положила парочку рядом со своей чашкой «на потом».
– Ты раньше видала, чтоб она причесывалась? – прищурилась ключница.
– Нет.
– Вчера идет, коса причесана, лента синяя вплетена, патлы сальные не висят, а в субботу она знаешь куда ходила?
– Куда? – Кухарка вытаращила заплывшие жиром глазки и даже привстала, что не помешало ей прикрыть ладонью пряники, за которыми было потянулась ключница.
– В баню, – разочарованно вздохнула ключница и нацедила еще чашку чая.
– Да она только на Пасху и Рождество мылась.
– Вот и я говорю, втюрилась. Кофту новую сатиновую с рюшками из сундука достала, юбку, тоже ненадеванную, шерстяную, ботинки. Новехонькие. Скрипят. У нее в сундуке всего припасено.
– В кого втюрилась-то? – Кухарка деловито дожевывала пряник. – В Силантьича, что ли? Так он староват. Семка в ее сторону и головы не повернет, больше подходящих женихов у нас нет. Разве что у соседей приглядела!
– Скажешь тоже. Она из дальних краев себе птичку приветила – Кольку приблудного. Может, он вор или душегуб, а у нас на дверях даже запоров нет. Ты ложки серебряные подальше убирай.
– В Кольку, в Кольку! – заволновалась кухарка. – То-то она мне говорит, щи, мол, у тебя не жирные, каша не масленая, блины сухие. Ах ты…
Агашке не было дела до их пересудов, не замечала она многозначительных взглядов, усмешек. Теперь для нее было важно лишь то, что сказал Николаша, как посмотрел.
– Агашенька, – ласково пеняла Катюша, – совсем ты меня позабыла, зайди вечерком, мне с тобой поговорить надо.
– Некогда, – отвечала Агашка на ходу, – Арсентий Петрович велели Коленьку выхаживать. Полегчает ему, тогда и приду.
Невдомек было ей, что купеческая дочка, за которую она еще недавно по капле готова была кровь отдать, стала ее соперницей в любви.
* * *
Задумавшись, Николаша сидел у окошка. Розовый рассвет зажигал огнями глубокие снега. Столбом поднимался дым из труб, деревья качали посеребренными ветвями, на них тоже вспыхивали огоньки. Ясное синее небо дышало холодом. Пряничная розовость восхода сменилась золотом. Но вот солнце встало, исчезли чудесные оттенки, Николаша вздохнул и отошел от окна. Сколько он себя помнил, всегда мечтал о такой жизни, какую вел у купца. Спал на мягком, укрывался легким теплым одеялом, комната была жарко натоплена, ел сытно, чай пил с сахаром, но почему-то не было радости. Он просыпался затемно и лежал, думал, вспоминал. Приходила Агашка. Чтобы не вступать с ней в разговор, притворялся спящим, но чувствовал, что она стоит рядом и смотрит на него, слышал ее дыхание. Иной раз, не выдержав, открывал глаза и видел ее горящий взгляд, от которого становилось не по себе. Когда Николаша благодарил Агашку за заботу, ее лицо начинало пылать, хоть спичку об него зажигай. Мыслями Николаша снова и снова возвращался в лес, в продуваемую всеми ветрами пещерку, видел дрожащую, посиневшую от холода жену, порвавшую единственное платье на пеленки
