Доктор Дулиттл и его звери. Книга третья - Хью Джон Лофтинг
Глава 5
КАК РАЗДЕЛИТЬ ДЕНЬГИ…
Неделя шла за неделей. Каждый вечер на сцене театра «Регент» шла птичья опера. Как ни странно, поток зрителей ничуть не уменьшался. Все так же змеилась очередь в кассу, все так же зрители заполняли зал до отказа, все так же газеты спорили о том, кто такой доктор Дулиттл: гений или мошенник. Никогда ни один спектакль в Лондоне не пользовался такой популярностью.
После того как состоялось сотое представление оперы и «Пантомимы из Паддлеби», доктор Дулиттл по такому торжественному случаю дал обед. Все было так же красиво и замечательно, как и на банкете в честь премьеры птичьей оперы. Хотя все же была и кое-какая разница.
Во-первых, Джон Дулиттл облачился не в свой старый фрачишко с заплатой на спине, а в новенький с иголочки, сшитый у лучшего лондонского портного фрак. Правда, надевая его, доктор ворчал:
— Терпеть не могу новые вещи. По-моему, старый был лучше и намного удобнее.
— Не волнуйтесь, господин доктор, — успокоила его Крякки, — у вас и новый так быстро истреплется, что через месяц станет ничуть не лучше старого.
Изменилась и госпожа Магг. Теперь она щеголяла в жемчужном ожерелье, а у ее Мэтьюза в булавке на галстуке сверкал бриллиант.
Во-вторых, циркачей стало намного меньше. И не потому, что доктор отвернулся от старых друзей, с кем делил кров и хлеб в трудные времена, а потому, что многие из них уже заработали достаточно, чтобы не испытывать нужды в старости, и бросили нелегкую свою работу.
Сбылась мечта силача Геракла — он возвратился в свой маленький домик на берегу моря и стал выращивать розы. Братья Пинто тоже оставили цирк. Вслед за ними ушел и Генри Крокетт, владелец кукольного театра. Правда, Тобби не захотел уходить с хозяином, уж больно ему нравилось в веселой семье доктора Дулиттла. Генри Крокетт посокрушался, но не стал настаивать и уехал один, без собаки.
Люди очень любят произносить речи, тем более на торжественных обедах. Вот и на обеде по случаю сотого представления птичьей оперы встал клоун Хоуп и сказал:
— Сегодня был последний день, когда я выступал перед публикой. Мне горько расставаться с моими друзьями, особенно с доктором Дулиттлом, — при этих словах все захлопали в ладоши, — но пора и мне бросить цирк и уйти на покой. Я всю жизнь мечтал собрать денег и поехать в дальние края, посмотреть мир. Теперь моя мечта сбывается. Мой пес, Скок, хочет остаться в цирке с доктором Дулиттлом. Что же, наверное, так будет лучше. Значит, и вы, глядя на него, будете вспоминать меня.
Не отказал себе в удовольствии произнести речь и Мэтьюз Магг. Он говорил долго, но на этот раз Теодора его не прерывала, а даже наоборот — она внимательно слушала и согласно кивала головой: уж больно красивые слова он научился произносить. Там были «замыслы», «мечты», «грандиозные планы» и «деятельность». От таких слов у Теодоры сладко заходилось сердце.
Джон Дулиттл слушал Мэтьюза Магга вполуха. Ему было грустно оттого, что артисты уходили из цирка, но в то же время он радовался за своих друзей — они наконец-то могли делать то, чего им больше всего хотелось. Он сам уже третий месяц сидел вместе со своими зверями в Лондоне, незаметно прошла зима, в парке на деревьях появились первые зеленые листочки. Ему вспомнился старый дом в Паддлеби, одичавший за его отсутствие, и ему тоже захотелось распроститься с бродячей цирковой жизнью. Дело оставалось за главным — заработать денег, чтобы расплатиться с долгами. Ох уж эти деньги! Они не помогают, а мешают людям делать то, что им по душе.
В тот день Теодора записала в своем дневнике:
«Прощание клоуна Хоупа и Скока было очень трогательным. У меня прямо сердце разрывалось».
С тех пор как у нее завелись деньги, она пристрастилась к чтению чувствительных книг и полюбила такого рода душераздирающие выражения. Но прощание пса и клоуна и в самом деле было трогательным. Пес скулил и вилял хвостом, Хоуп гладил его, обнимал и утирал слезы…
Именно в эту минуту Скок понял, что такое сомнения и как они могут мучить. Он давно привык к своему хозяину, полюбил его и хотел уйти с ним, но в то же время был не в силах расстаться с доктором Дулиттлом и его веселой звериной семьей. Но быть сразу в двух местах — штука невозможная.
— Господин доктор, — сказал Хоуп Джону Дулиттлу, — я каждую неделю буду писать письма, а вы уж, пожалуйста, читайте их вслух по-собачьи Скоку.
Он еще раз погладил Скока и ушел.
Поздно вечером О’Скалли, Тобби и Скок улеглись на своих тюфяках в коридоре около спальни доктора. О’Скалли и Тобби уже задремали, когда все еще терзаемый сомнениями Скок снова заскулил:
— Что же я наделал! Не должен был я покидать его. Где же моя хваленая собачья преданность? Ведь он был мне хорошим хозяином, даже очень хорошим, а я предал его. Как мог я оставить его после стольких лет дружбы?
— Выбрось ты все это из головы! — сердито проворчал Тобби. — Ну что ты терзаешь себя? Это люди выдумали собачью преданность. К чему укорять себя? Ты честно работал на сцене и зарабатывал себе на хлеб, а иногда — и хозяину. Публика чаще смеялась твоим, а не его выходкам. Теперь он бросил цирк, потому что у него в кармане завелись денежки, часть из которых по праву принадлежит тебе. Ну да ладно, мы с тобой и без денег не пропадем, но если тебе больше хочется остаться с доктором, а ему — путешествовать по дальним странам, то это ваше личное дело. И каждый из вас волен делать то, что ему вздумается.
— Так-то оно так, — согласился Скок, но тут же возразил: — И все же мне не следовало его бросать.
— Ты сначала разберись, кто кого бросил! — пролаял Тобби. — Мой хозяин, Генри Крокетт, тоже был неплохим человеком, а я предпочел остаться с доктором Дулиттлом и не чувствую за собой никакой вины. В конце концов у нас всего лишь одна жизнь. И хотя это собачья жизнь, она принадлежит нам.
И Тобби и О’Скалли пришлось немало
