Цвета - Нина Сергеевна Дашевская

Так что всё закончилось хорошо. А Золотой венец и сейчас на голове Владычицы Морской, вот только увидеть её и подводный дворец могут лишь те, в чьих жилах есть кровь русалок, а таких людей осталось очень мало. Хорошо, что Принцесса была не только любопытна, но и любила поболтать и рассказала эту историю придворному летописцу, а тот записал её для нас с вами. Ведь хорошая история иногда такое же золото, как волшебный венец!

Юлия Кузнецова. Чёрное озеро

Рисовать осенний лес углём могла придумать только Евгения Яковлевна, самая язвительная учительница в художественной школе. Даже имя и отчество у неё были похожи на тонкие изогнутые полоски железа, которые скручивали на уроках ковки старшеклассники.

Евгения Яковлевна славилась любовью к странным заданиям и громким высказываниям. Она носила одежду только белого цвета, пренебрегала халатом и часто повторяла: «В белом вполне можно оставаться человеком!» Как будто ученики, которых родители старались одеть на занятия в старенькое и ношеное, чтобы не жалко было пачкать, людьми не оставались.

Тимофей разглядывал чёрный кусок угля, полученный от Евгении Яковлевны. Он был похож на грифель карандаша, который вытащили из деревянного чехла и увеличили раз в десять. Уголь пачкал руки, и непонятно было, как Евгения Яковлевна умудрилась раздать его ученикам, не загрязнив ладони.

Как рисовать осенний лес углём, тоже было непонятно. Конечно, какие-нибудь ёлочки да солнышко намалюет любой детсадовец. Но Евгения Яковлевна уточнила, поджав тонкие губы:

— Прошу не забывать, коллеги, что вы четвероклассники, а значит, имеете некоторое представление о трёхмерной композиции.

И, выдержав паузу, добавила:

— Должна же быть польза от этих ваших мультфильмов «три дэ».

«Дэ» она произнесла как «де», и от этого её губы ещё больше поджались, словно она собиралась кого-нибудь укусить.

Тимофей вздохнул и заглянул в рисунок соседа, Вальки Столыпина. Тот, конечно, сразу принялся за работу. Учеников в художку брали бесплатно, но с одним условием: первый класс художественной школы должен был совпадать с первым классом образовательной. Одного только Вальку взяли в первый класс в девять лет в виде исключения. Его мама поздновато разглядела в нём склонность к рисованию и поэтому, умоляя директора принять сына, обещала:

— Он будет стараться! Обязательно будет!

Вот Валька и старался. Понимал он задание или не понимал — неважно. Главным было поскорее за него приняться, чтобы в конце урока показать учителю: «Вот. Я старался».

Валька был похож на слона — с той разницей, что у слона были хобот, бивни и уши, вздувшиеся от вен, а у Вальки — ни хобота, ни бивней, а уши были такими маленькими, что хотелось их зарисовать, чтобы в них поверить. А так — вылитый слон: огромный, крепкий и носит только серое и чёрное. А ещё нескладный и неловкий. Вечно всё проливает и роняет.

Тимофей снова вздохнул, а Валька вдруг спросил:

— Чего отец-то? Пишет?

Тимофей замер. Искоса глянул на Вальку: не ослышался ли? Вдруг Валька-слон заявил что-то невпопад? Но Валька ответил коротким вопросительным взглядом и снова принялся штриховать углём речку.

— Ну так, — выдавил Тимофей, — иногда.

И снова замер: не спросит ли Валька ещё что-нибудь? Но тот молча возводил за речкой высокие, как в древние времена, деревья. Тимофей всё думал, не добавить ли что-нибудь, но так и не решился. Валька ведь не спрашивает, отвечает ли он отцу.

«Может, правда древнее время нарисовать? — мелькнуло в голове у Тимофея. — Папоротники, гигантскую стрекозу… Динозавров! Нет, за динозавров можно и схлопотать. „Я вовсе не это имела в виду, когда упоминала мультики `три де`, — скажет, поджав губы, Евгения Яковлевна. — Ты ещё `Трёх котов` мне тут изобрази“».

Наконец прозвенел звонок.

Евгения Яковлевна поднялась, чтобы собрать рисунки. В руке она сжимала баллончик с лаком для волос: учительница брызгала им некоторые работы, чтобы те не осыпались, и это означало, что картина ей нравится.

— Неплохо, — похвалила она Валькин рисунок, и тот расцвёл.

Ему большего и не нужно было, Валька был одним из тех людей, которые страшно рады четвёркам. Тимофей так и представил себе, как Валькина мама покупает сегодня в честь учительской похвалы торт. Или пирожки?

— Речку только подправь, — посоветовала Евгения Яковлевна, — разберись, в каком она у тебя течёт направлении.

— А у тебя что? — поинтересовалась она, нависая над Тимофеем. — Папоротник… Стрекоза. Что это?

— Осенний лес…

— Стрекозы осенью? И где ты видел таких огромных?

— Это доисторические времена, — тихо сказал Тимофей.

Евгения Яковлевна покачала головой.

— Этого нигде не видно. Нет примет доисторического времени. И что это за время вообще? Какой год? Не знаешь? А художник должен знать досконально, что он рисует. Твоя картина не закончена. В ней отсутствует главное — смысл. А картина без смысла — это как… Как… Как семья без отца! Да. Семья без отца.

И Евгения Яковлевна двинулась дальше. А Тимофей обернулся ей вслед и представил, как скатал бы сейчас крепкий снежок и засундучил бы его Евгении Яковлевне промеж лопаток. Белоснежный такой. Ну, раз она так любит белый цвет!

— А ты давно с ним виделся последний раз? — послышался тихий бас Вальки.

Тимофей развернулся к нему, собираясь буркнуть что-то невразумительное, но взгляд упал на Валькин рисунок, и Тимофей застыл с раскрытым ртом. Валька «разобрался» с течением речки, и теперь она была как живая, как Чёрная речка, вдоль которой они шли с отцом, когда виделись в последний раз…

…Был конец ноября. Они приехали вдвоём на дачу — забрать вещи, проверить трубы, запереть дом на зиму. Когда всё было сделано, отец сказал: «Пошли погуляем. Разговор есть».

Они оделись. Отец застегнул куртку почти до подбородка, хотя никогда не мёрз, и даже надел капюшон. Он не брился уже несколько дней, и отросшая щетина, видневшаяся под капюшоном, делала его похожим на полярника. Куртка у него была красной, как конь на картине Петрова-Водкина.

Пока отец запирал калитку, Тимофей разглядывал чёрную мёрзлую землю, засыпанную узкими ивовыми листьями, словно рыбками из серебристого бархата.

Они дошагали по просёлочной дороге до поля.

Ноябрь стоял бесснежный. Странно было видеть траву и Чёрную речку, не скованную льдом в это время года. Всё равно что наблюдать на стадионе зимой за спортсменом в шортах.

Отец шёл вперёд, не останавливаясь. А Тимофей всё разглядывал чертополох, вспоминая, как устраивали летом