Горный завод Петра третьего - Татьяна Александровна Богданович
– Ехать нада.
Захар лениво потягивался и шел за Кызметем из юрты. Совсем еще ночь. Чуть-чуть небо сереет влево от дороги. Кругом толпятся весело лопочущие башкирята и помогают Захару влезть на лошадь.
И опять тянулась белая равнина, и в ушах Захара звучала заунывная песня Кызметя. И проклятый холод опять забирался под теплый тулуп и леденил разогретое за ночь тело.
Глава вторая
Последнюю ночь, четвертую, Кызметь нигде не останавливался. Сказал Захару, что тут больше башкирских зимовьев нет, все башкирцы ушли к царю в войско, и какой тут народ – он не знает. Лучше уж ехать прямо до самого царя.
За ночь Захар совсем смерз и замучился. Досадно ему было. Мимо большого села ехали, – слобода Карголинская, сказал Кызметь, – пустили бы, наверно, переспать, но с Кызметем ведь не сговоришь. Твердит одно: «Ехать нада», – и чмокает на свою лошаденку.
Когда рассвело, они свернули с проселка на широкую дорогу. Тут сразу и прохожих стало много, и все ехали в ту же сторону, куда и они. Башкирцы, татары, русские мужики, с возами сена, скотины битой, с мешками муки.
Захар хотел было расспросить их, куда это столько товару везут, но Кызметь ехал себе и ехал, не дал ни с кем поговорить. Захар совсем рассердился. Он ведь, Захар, едет в казаки поступать, а не Кызметь. Чего ж Кызметь ему ходу не дает? Только бы доехать, уж там он на своем поставит.
Впереди у дороги выросла изба, а за ней как будто начинался поселок, дымки вились. Перед избой разъезжали казаки и спрашивали о чем-то проезжих. Некоторых пропускали прямо дальше, а других останавливали.
Когда Захар с Кызметем подъехали, у избы сгрудился целый обоз, и один казак спорил с мужиком. Другой подъехал к ним и спросил:
– Кто такие? Откуда? Куда путь держите?
– Нам сар нада, сам сар, – сказал Кызметь.
– Ишь какой прыткий, – засмеялся казак. – К самому батюшке-царю захотел. Мало у него косоглазых!
Захар выглянул из-за плеча Кызметя и далеко не так решительно, как собирался, заявил:
– То я в казаки хочу. Послужить…
Но он не договорил.
Казак захохотал и крикнул товарища:
– Гляди, Кобчик, какой к нам казак явился. На лошадином хвосте приехал и прямо к царю-батюшке норовит.
Захар обиделся.
– С Воскресенского завода мы. Посланный я. Мне Илью Ульянова повидать.
– Чего ж путаешь, когда так, курносый? – сказал казак. – Нет мне время с вами. Слазьте-ка, марш в караульню, там разберут.
Кызметь недовольно оглянулся на Захара, но молча соскочил с лошади и привязал ее к столбу у крыльца.
Захар тоже молча слез. И они, не глядя друг на друга, поднялись на ступеньки и вошли в избу.
Изба была светлая, просторная. По лавкам вдоль окон и у стены напротив сидело с десяток молодых казаков, а посредине толпилось несколько мужиков, баба и два старых татарина в лохмотьях и облезлых тюбетейках.
Когда дверь заскрипела, пропуская Захара и Кызметя, один из казаков махнул им и сказал:
– Да чего это нынче как из мешка горох? Отойдите к сторонке, дайте этих отпустить.
Захар и Кызметь послушно отошли в дальний угол.
Захар во все глаза смотрел на казаков. Из тех, кто к ним приезжал, будто никого не было. И из заводских парней тоже никого. Но и эти Захару очень понравились. Веселые тоже. Что они говорили с мужиками и с бабой, Захар не очень слушал. Нетерпение его разбирало скорей бы в казаки попроситься. Баба все кланялась, причитала, жаловалась, что ее какой-то генерал обидел, сынов ее забрал.
– Больно сердитый генерал, – хныкала баба. – Все грозился: и самих-де вас вешать стану, коли вора Емельку слушать будете.
Казак рассердился.
– Ну-ну, баба, язык-то не распускай. Куда пришла-то, ведаешь?
– Как не знать, милостивец, – запела баба. – До царя-батюшки. Как прослышали мы… Неуж заступы не будет?
Казак прикрикнул на бабу и велел ей идти в Берду.
Мужики с бабой ушли, и Захар уже сунулся было поближе, но казак стал спрашивать двух старых татар в тюбетейках. Они все тряслись и так шамкали беззубыми ртами, что Захар ничего не понимал. Он только переступал с ноги на ногу от нетерпенья. Когда же его черед придет?
Татары что-то бормотали, не понять было Захару, плакали, всхлипывали и размазывали по лицу грязь дрожащими пальцами.
– Жрать им там нечего, в Оренбурге, как мы к ним обозов не пропускаем, – сказал один казак другому. – Оголодал весь город. Вот они старье-то свое и гонят к нам. Вымести бы их всех назад в Оренбург.
Старики перепугались.
– Пусти бачка цар. Бачка цар ашать даст. Ашать нет чего, – хныкали они, тряся головами.
– Да дай ты им, Гришка, по ломтю хлеба, – сказал казак с длинными русыми усами. – Чего с них возьмешь?
– Не все тáской, ино и лаской, – прибавил он, усмехнувшись.
Один из казаков встал, прошел в задний угол, где на полке лежал каравай хлеба и нож.
Оба татарина медленно поворачивались за ним, как на винту, не сводя с него слезящихся глаз.
Казак снял каравай, прислонил его к груди, откромсал добрую половину и разрезал ее пополам.
Татары стояли все на том же месте. Один из них протянул вперед трясущиеся руки. Другой от нетерпения переступал с ноги на ногу. Оба дрожали мелкой голодной дрожью. Захар даже отвернулся. Ему и жалко было смотреть на них и противно как-то.
– Берите, что ль! – грубо крикнул казак, быстро сунул им по краюхе и круто отвернулся.
Оба татарина впились беззубыми сморщенными ртами в мягкие краюхи и ничего больше не слышали.
–Оголодали вконец,– сказал, поглядев на них, казак с русыми усами.– А все царицы генерал, что там в Оренбурге командует, озорует. Не хочет к батюшке-царю приклониться, да и на
