Красавчик - Леонард Юлианович Пирагис
Но нет. Хлопнула дверь, должно быть, в коридоре. Раздались шаги и голоса. У Красавчика даже дыхание замерло; один из голосов принадлежал даме. Он вскочил с места, точно собираясь убежать, и кинул на Митьку беспомощный взгляд.
Тот шепнул хмуро:
– Держись! – и встал, тоже заметно волнуясь.
Госпожа Шахматова вошла в кухню. Следом за ней кухарка несла объемистый узел.
Взгляд Митьки мигом ощупал его, и он с трудом подавил улыбку удовольствия.
«По костюму поди, а, чего доброго, и сапоги еще», – подумал он.
– Ну вот, милые, собрала я вам кое-что из платья, – ласково зазвучал мягкий голос Шахматовой. Она передала узел Митьке, и тот рассыпался в благодарностях, с опытностью заправского босяка призывая на «благодетельницу» тысячи милостей неба.
А потом началась пытка. Митька, впрочем, развязно отвечал на вопросы госпожи Шахматовой. Он подробно описал мнимый пожар в «Сороках» и, всхлипывая, тер кулаком глаза, когда заговорил о том, как «сгорела мамка». Рассказ вышел таким трогательным, что невольная слезинка скатилась по щеке госпожи Шахматовой. Кухарка слушала, подперев ладонью щеку, тяжело вздыхала и причитала со слезами в голосе:
– Бедные! Сердешные! Сиротиночки несчастные!
И сокрушенно покачивала головой в такт причитаниям.
Когда же приходилось Красавчику отвечать на какой-нибудь вопрос, он не знал, куда деться. Его бросало сразу и в жар и в холод.
Краска заливала лицо, он беспощадно теребил подол рубахи и не мог глаз оторвать от половиц. В эти минуты ему хотелось сквозь землю провалиться, чтобы не чувствовать на себе затуманенного слезой взгляда Шахматовой.
– Ну, а что же вы будете дальше делать? Этот вопрос даже Митьку застал врасплох.
Он молчал, не находя подходящего ответа.
– До сих пор вы скитались по лесам, неужели и дальше так будете жить?
Митька смутился. Однако выдавил сквозь зубы:
– Нет…
– А что же? Родные у вас есть?
Митька насупился. Он начинал себя чувствовать также хорошо, как если бы его поймали в краже.
Госпожа Шахматова задумалась. Она прониклась участьем к юным бродягам и думала, каким бы образом устроить судьбу несчастных детей. Митька чутьем угадывал ее мысли и начинал трусить: кто знает, что взбредет ей в голову? Нужно было как-нибудь предупредить ее благодетельные порывы.
«В приют еще надумает пристроить», – подумал Митька, и от одной этой мысли его бросило в жар.
Недаром Митька прошел трудную школу «фартового». Постоянные опасности, необходимость вывертываться из самых скверных положений изощрили его изобретательность. Выручила она и в этом случае.
– Мы, барыня, в Сестрорецк пойдем, – сказал он, оживляясь немного. – Знакомый там, земляк, работает на заводе… Он обещался работу нам найти…
– Да?
В голосе Шахматовой звучало легкое недоверие. Но ее нетрудно было убедить. Дело наладилось, и Митька вздохнул облегченно: свободе их не грозило никакой опасности.
– Ну что ж, Бог с вами, идите… Можете сегодня переночевать здесь.
Митька замялся. Ему хотелось поскорее выбраться из этого дома, в котором он начинал видеть уже чуть ли не ловушку.
– Спасибо, барыня добрая, – отклонил он предложение. – Мы уж лучше пойдем. Светло ночью теперь… Скорее дойдем.
– Ну, как хотите. Христос с вами… Только, дети, если вы вдруг не найдете вашего знакомого в Сестрорецке, то возвращайтесь ко мне… А теперь покушайте на дорогу. Феклуша, дай детям поесть.
И ласково, сердечно простилась она с мальчиками. Красавчика даже поцеловала в лоб.
– Как звать тебя? – спросила она, держа в ладонях голову мальчика.
– Мишка, – краснея, пролепетал он.
– Миша? Помни, что я говорила. Если плохо будет, то приходите ко мне. Не забудешь?
– Не забуду, – шепнул мальчик и дрогнули, опустились его пышные ресницы. За душу схватила непривычная ласка, затронула в ней что-то тоскливое, больное… Слеза выкатилась и упала прямо на тонкую белую руку…
– Ну, Господь с вами, милые. Пусть вам Бог поможет, бедные дети! – взволнованно проговорила госпожа Шахматова. Она перекрестила мальчиков широким крестом и быстро вышла из кухни.
Митька заметил, что, выходя в коридор, она приложила к глазам белое что-то, должно быть, платок. И у него, закоренелого фартового, стало как-то скверно на душе. Впервые шевельнулось незнакомое ощущение нехорошего, гадкого, и первый раз в жизни Митька почувствовал недовольство собой, хотя и блестяще выполнил предприятие.
Кухарка меж тем собрала на стол. Добрая женщина суетилась так, как будто принимала самых дорогих гостей.
Друзья совсем не чувствовали голода, и заботы кухарки только смущали обоих. Митька хмурился и в душе далеко не благословлял кухарку. Ему хотелось уйти поскорее, а судя по тому, как хлопотала Фекла, трудно было надеяться скоро развязаться с ней.
– Кушайте, милые мои… Кушайте, ангельчики…
«Ангельчики, – ухмыльнулся про себя Митька, – тоже сказала! Знала бы только…»
За стол все-таки пришлось сесть. Фекла пуще засуетилась, накладывая на тарелки всякой всячины.
– Кушайте, родненькие, кушайте… Вот курочки кусочек положу… Кушай, милый… Вот котлеточка еще… Кушайте, сиротиночки вы мои…
В заботах кухарки было что-то чисто материнское. В жалостливых ласках, которыми она осыпала друзей, сквозило нечто такое, что смущало обоих. Приятели недавно сытно поели в чайной у станции и теперь через силу проглатывали вкусную пищу. Это огорчало сердобольную женщину.
– И что это вы плохо кушаете? Вы не бойтесь, родненькие. Ведь барыня сама ве лела…
Митька поблагодарил и намекнул на то, что им нужно торопиться.
– К утру в Сестрорецк нужно попасть, – заметил он, поднимаясь с табурета. Красавчик последовал его примеру.
– Так и покушайте на дорогу, а то как же на голодный живот идти? – Она неудомевающе развела руками. – Как же так?
«И пристала же!» – в сердцах подумал Митька.
– Спасибо, благодетельница, – по-нищенски приниженно поблагодарил он, – сыты мы, спасибо… Дай Бог здоровья тебе.
Кухарка совершенно растрогалась.
– Не стоит, милые вы мои… Ну, Христос с вами, идите… Дайте-ка я соберу вам поесть в дорогу.
И когда, наконец, друзья выбрались из гостеприимного дома госпожи Шахматовой, в руках Красавчика был увесистый кулек с разными закусками.
– Ну что, брат, – торжествуя спросил Митька, когда дом Шахматовой скрылся за кучей деревьев, – худо разве вышло? Вона сколько добра у нас теперь.
Лицо его расплылось в лукавую, довольную улыбку.
– Тута, брат, – хлопая кулаком по свертку с одеждой, продолжал он, – не только рубахи, а и штаны и, пожалуй, сапоги есть… Ну да, вона, вишь прощупываются… Погляди на… Видишь, что значит уметь, как за дело взяться…
Красавчику не понравился самодовольный, хвастливый тон приятеля.
– Вышло не худо, – заметил он, – а все барыня. Добрая она.
Он ощущал еще на щеках прикосновение мягких ароматных рук, а на лбу – нежный поцелуй. Было как-то приятно и грустно. Что-то теплое, как ласка матери, охватило душу и мягкой грустью присосалось к ней.
– Добрая, хорошая барыня, – снова повторил он…
– Добрая, – согласился Митька. – Это верно.
Выбрались на поле. Последние лучи солнца таяли на хмурой зубчатой стене леса. Легкий туман клубился вдали, всползал на деревья. Казалось, белая ночь выдвигала полчища призраков, чтобы захватить мир, погрузить его в странное бледное очарование.
Художник
