Проклятие Озерной Ведьмы - Стивен Грэм Джонс

– И обломки скатились вниз, – заканчивает Хетти. А потом: – Но они все еще?..

Пол направляет луч фонарика внутрь кабины, и, как и в «Челюстях», свет выхватывает из тьмы истлевшую голову.

Хетти и Пол отскакивают, держась друг за друга.

Камера падает на заснеженную траву, срабатывают некоторые кнопки управления, часть миниатюрных считывающих головок приходит в неистовое движение. Когда из-под машины не появляется никаких зомби с намерением выесть у них мозги, Пол разражается смущенным нервным смехом. Хетти знает, что ей бы тоже следовало рассмеяться, потому что это настолько глупо, что даже смешно, вот только…

Видала она эти фильмы.

Это вполне мог быть кот в кладовке, но можно было увидеть и пускающего слюну членоголового инопланетного жука, выскакивающего с заднего сиденья.

– Что? – спрашивает Пол, он поднял руку, растопырил пальцы.

Своим телефоном он освещает все.

Кровь.

Он поворачивается на заднице, роняет телефон, ему приходится поднять его со снега и… и…

Это Уэйнбо.

– Нет, – говорит Хетти или только слышит, как говорит, даже не осознавая, что уже отошла от этого.

Уэйнбо распорот. Его кровь кажется такой красной, такой фальшивой.

Хетти отползает назад. Ее руки и движения неуклюжи, она не кричит – она знает, что не стоит вешать себе на спину эту мишень.

Тем более что она, возможно, и без того уже стала мишенью.

– Пол, Пол, Пол, – произносит она, все еще пытаясь отползти прочь, хотя это «прочь» оказывается к отсутствующей двери «Бронко».

Ей на плечо падает сгнившая рука скелета, а остатки машины проседают, издавая неожиданный звук, похожий на хлопок, и чуть не сминая ее.

Она откидывается в сторону, ее ноги уже бегут, даже не думая о том, готово ли к бегу ее тело.

– Пол, Пол! Нам нужно!..

Через шаг-другой она останавливается, потому что: Пол?

Хетти отчаянно вертится на месте, вглядываясь в каждый квадрант. Вот только все сразу увидеть нельзя. К чему-то ты непременно должна стоять спиной.

Она вращается, вращается, спотыкается, она готова заплакать, чувствует, как плач поднимается к ее горлу, набирает силу в ее груди, в ее душе.

– По-о-о-о-ол! – кричит она во весь голос, и кому теперь дело до мишени на спине.

Она качает головой, нет – она больше не хочет снимать документалки, она прекращает их снимать, она выкинет то, что уже отсняла, а для выпускного проекта придумает что-нибудь новое, нормальное.

Лес не отвечает.

Она обхватывает себя руками, все еще посматривает направо, налево, оглядывается назад.

– Пол? – произносит она тише.

Она падает на колени, качает головой: нет, пожалуйста, нет, и быстро ползет вперед, к видеокамере, ее мигающий красный огонек свидетельствует, что запись продолжается.

Хетти хватает камеру, она готова использовать ее как молоток, швырнуть ею в любого, кто подойдет к ней, и случайно нажимает «воспроизведение» и тут же бросает ее, потому что уверена, что кто-то подходит к ней со спины.

На маленьком экране ее видеокамеры, лежащей в снегу и на желтой траве, воспроизводятся отснятые кадры.

Камера шествует по кладбищу в сторону… пристани.

Камера снимает общий план сбоку и издалека, но она делает это, чтобы возникло впечатление, будто она шпионит, будто снимает что-то запрещенное.

Хотя на самом деле она знает шерифа.

Это он помог запустить бензопилу под музыку «Слипнот» – это был его выбор.

Для того ее и построили: теперь на экране в конце пристани шериф Томпкинс запускает бензопилу, ее голубой дымок улетает в ночное небо так, что сам Дэвид Линч вздохнул бы с удовлетворением, отчего даже Мартин Скорсезе смахнул бы со щеки скупую слезу.

Шериф Томпкинс один-два раза нажимает на рычажок газа, потом опускается на колено, словно собирается пропилить доски новой пристани, и вот Хетти стоит над его плечом – соучастник его подлой и громкой работы.

Но он не вонзает острые и быстрые зубы пилы в доски пристани. Он распиливает пополам каноэ, округлый конец направляющей шины с движущейся пильной цепью вспенивает озерную воду, светлые тягучие волокна корпуса скручиваются и бесятся в воде.

Это должно означать, что дни пруфрокского слэшера сочтены.

Пила со стрекотом прорезает зеленое стекловолокно, и каноэ наконец распадается на две части, и обе следуют курсом «Титаника» в темные глубины, а потом еще один панорамный кадр: шериф Томпкинс вздымает бензопилу к небесам и грозит ею богам.

Как и написала в сценарии Хетти.

Но сейчас в видоискателе ее камеры все идет не по сценарию. Или же этот сценарий был написан задолго до ее рождения. Хетти стоит на коленях, она снова крутится на месте, украдкой переводит взгляд камеру, словно чтобы снова взять ее в руки, но тут пугливый заяц ее органов восприятия говорит ей, что она… не одна.

Она прижимает ладонь ко рту, задерживает дыхание, заглушает то, что могло выйти криком.

Медленно, чтобы не привлекать к себе внимания, она поворачивается и, увидев то, что находится за пределами кадра, падает, потом перекатывается на бок, то есть прямо на камеру.

После этого целая буря эмоций, она ударяется лицом об объектив, снег налипает на ее кожу. Кровь из ее носа и рта такая яркая на белом снегу, и эта кровь либо вытекает из нее, либо пытается укрепить ее, и она все еще тянется вперед, словно камера достаточно тяжела, и если ей удастся ухватить ее, то она станет оружием, ее спасителем, который выведет ее отсюда, кем бы он ни был.

Но ей удается только чуточку оттолкнуть камеру от себя.

Ее лицо, чуть сдвинутое от середины, все еще заполняет этот видоискатель, а ее рука нащупывает кнопку «запись», чтобы сказать что-нибудь.

– Мам, – шепчет она прямо в камеру слабым голосом, и вдруг какая-то сила переворачивает ее на бок, как Крисси в «Челюстях», на объектив попадает снег, искажая левую часть кадра.

А в кадре от пузыря к пузырю движется что-то, оно… прямее, чем собака или медведь, оно бледно, как ночной халат, черный и свободный наверху, словно копна волос.

Столько волос.

Женщина.

Ангел озера Индиан.

Она бесплотная и неправильная, может быть, мертвая, вот только ее сопровождает что-то движущееся, и когда это существо начинает двигаться по следам, оставленным Хетти, хотя и чуть в стороне (это мужчина, он перемещается на четвереньках, светлокожий человек в лохмотьях, оставшихся от костюма, перепрыгивает через пузыри в объективе камеры), когда это существо, которое тоже мертво, приближается к ней, его голова покорно склоняется все ниже, словно оно знает, что поблизости находится его бог, а еще оно… тащит что-то?

Что-то крупное и уворачивающееся, он удерживает его зубами, как