Пустая комната №10 - Серафина Нова Гласс
В кого я превратилась? Почему лгу с такой легкостью? Моя жизнь, привычная жизнь сейчас чуть не закончилась. И я кричу. Кричу изо всех сил, до хрипа, и бью кулаками по рулю, а потом, когда проходит достаточно времени и я уверена, что коп не вернется, выхожу из машины и возвращаюсь к работе.
Самое трудное – соорудить нечто вроде пандуса, по которому я смогу тащить Эдди. Мне удается ухватиться за петли скотча вокруг его лодыжек, я сажусь на землю, упираюсь пятками и подтягиваю его короткими рывками. Это утомительно, и, чтобы засыпать яму и прикрыть вырытый склон, уходит больше времени, чем я рассчитывала, но к полуночи я снова на шоссе, направляюсь к границе Колорадо.
К своей цели я подъезжаю уже почти в пять утра. Я помню это место с детства. К югу от Дуранго. Мы ехали в гости к моей тете, живущей там. Мне было лет одиннадцать, и мы разбили лагерь рядом с национальным парком, где было так красиво. Совсем не похоже на плоский бурый пейзаж, к которому я привыкла. Горячие источники привели меня в восторг. Сначала я испугалась, когда отец сказал, что я сварюсь до смерти, если полезу в них, но, увидев, как в них купаются другие семьи, я тоже решила попробовать, и это оказалось волшебно. Я никогда не видела ничего подобного. Странно, но я помню, что после этого перестала доверять отцу как прежде. Может, он и пошутил, но мне казалось, что меня обманули, потому что он внушил мне страх и считал, что это смешно. Не знаю, почему я вспомнила об этом именно сейчас.
Тогда с нами еще была мама, и мы поставили оранжевую палатку. Вместе жарили маршмеллоу на палочках, пока они не загорались и не чернели. Мама говорила, что пользоваться палочками негигиенично и нужно взять шампур, но ее никто не послушался. Мы играли в салочки с фонариками и смотрели, как белые крупинки пепла взлетают в небо и танцуют над пламенем, а у меня был спальный мешок и рация, и мы были счастливы. Мы были тогда счастливы.
А еще я помню заброшенный колодец. Когда на следующий день мы гуляли по лесу, то обнаружили его в чаще. Сверху его прикрывал кусок фанеры, и отец запретил мне играть рядом. Когда я спросила почему, он ответил, что колодец очень глубокий, дети постоянно падают в него, и никто не слышит их криков. Их кости находят только сто лет спустя.
Я так испугалась, все представляла девочку моего возраста, свернувшуюся калачиком в холодной воде на дне, ее кости трещали и ломались, когда она падала вниз, на камни. Я думала о том, как она плакала, тоскуя по маме, как ее медленно убивали боль и голод. А потом я попыталась выкинуть из головы назойливые образы.
Я поехала туда еще раз с подругами по бранчу, с которыми больше не общаюсь. На этот раз это называлось глэмпингом, и мы остановились в шикарных домиках, пили просекко у джакузи, а огонь был газовым, а не дровяным. Ничего общего с тем первым опытом, но, когда мы приехали, я снова все вспомнила. Деревянная изгородь загона для лошадей, казалось, тянулась на целую милю, упираясь в двухполосную дорогу, ведущую на территорию. И я вспомнила колодец. Он находился рядом с деревянным забором, и поэтому с раннего утра я взяла кружку с кофе и даже не сняла пижаму. Просто надела кроссовки и направилась к главной дороге, пока не увидела ограждение и не пошла вдоль него.
Вот он. Теперь, став взрослой, я поняла, что колодец на дальнем краю фермы площадью восемьсот акров погребен под зарослями бурьяна и плюща. На этот раз его не закрывала ни крышка, ни даже фанера. Я бросила туда пенни и загадала желание. Потом услышала тарахтение проезжающей мимо машины и пошла обратно. Это было не так давно. Колодец наверняка еще там – забытый и заброшенный.
Когда я нахожу край деревянного забора на узкой двухполосной дороге, уже вот-вот взойдет солнце. Но еще темно, и лес достаточно густой, чтобы укрыться, как только я вытащу тело с заднего сиденья машины и углублюсь в чащу. Забор и колодец не так далеко, и у меня должно получиться, поэтому я взваливаю рюкзак Эдди на спину, настроившись на то, чтобы делать это потихоньку, рывками, как раньше. Ухватиться за скотч на его лодыжках, потянуть изо всех сил, а потом остановиться, отдышаться и повторить, понемногу двигаясь вперед.
Спина болит, глаза затуманены слезами, но я не прекращаю. На неровной земле это труднее, под ногами извиваются корни, ветки трещат под его весом, но я тяну и останавливаюсь, тяну и останавливаюсь, пока не дохожу до цели.
Колодец в точности такой же, каким я видела его в последний раз. Смотрю в его бесконечную темноту и говорю «привет», и слова возвращаются эхом. Двести футов глубины, треск костей, детские скелеты. Вспоминаю отцовское лицо и его смех. Я не буду плакать. Мне надо сделать то, зачем я сюда приехала, и поскорее убраться.
– Прости, – шепчу я Эдди.
Потому что он все-таки человек, у него есть жена и мать, и мне правда жаль. Он падает с тихим шелестом. Кажется, будто он пролетает тысячу миль, и наконец я слышу удар тела о камень, стараясь не думать о ломающихся костях и рвущейся плоти… И знаю, что его никогда не найдут.
А потом я решаю сделать то, чего мы поклялись не делать. Прежде чем бросить его рюкзак, достаю завернутую в пленку пачку наличных. Только одну. Я пока не буду тратить их, но они могут понадобиться. Одной достаточно. Иначе никак. Затем я бросаю рюкзак, после долгой паузы слышу, как он ударяется о дно, и удивляюсь тому, что звук от тысяч долларов и документов семи человек – всего, что осталось от их жизни, – такой же слабый, как от одного пенни.
А потом я со всей скоростью продираюсь сквозь деревья и лианы, бегу до боли в легких. Ветки исцарапали мне лодыжки, а лицо заляпано грязью и потеками слез. А потом я добираюсь до машины и еду, еду, еду, пока не нахожу место, чтобы стереть все следы мертвеца и своих грехов. Мне снова хочется просто уехать, выбрать направление, взять деньги и больше не возвращаться.
21
Анна
