Зимняя смерть в пионерском галстуке. Предыстория - Эльвира Владимировна Смелик

Курдюмова замерла, побледнела, черты ее лица болезненно исказились. Рот беспомощно приоткрылся, как у выброшенной на берег рыбы, а в глазах заплескались испуг и растерянность.

Даже жалко ее стало. Немного. Хотя руководствовалась Майя другим, когда бросила короткое:

– Танюх, прекрати.

Подруга уставилась изумленно.

– А чего ты за нее заступаешься? – воскликнула с праведным негодованием. – За крысу.

– Да мне на нее по фигу, – возразила Майя. – Просто сама не хочу опять нарываться. Нам это зачем? Мы же сюда веселиться приехали, а не собирать неприятности.

Таня, сузив глаза, едва заметно ухмыльнулась, крепче стиснула запутанные в курдюмовских волосах пальцы и нарочно потянула еще ниже. Света ойкнула, сгибаясь, вцепилась ей в руку, от отчаяния и боли впилась ногтями, и неизвестно, чем бы закончилось, если бы…

Если бы не вопль: истеричный, громкий, но совсем не такой, как у Сарафанова. Слова на этот раз разобрались легко и по-настоящему напрягли и ошарашили:

– Не собираюсь я жить в одной комнате с этой ненормальной! – разнеслось и эхом заметалось по коридору. – А вдруг она меня убьет!

Глава 14

Полина не поняла толком, кто произнес: «Это не твоя вина», но в голове что-то щелкнуло, и она, будто в телевизоре программы переключили, внезапно очутилась в машине. Совсем маленькая. Играла себе на заднем сиденье, напевала что-то. Папа за рулем, мама рядом, и завтра день рождения. Но они ехали отмечать не его, а Новый год.

В первое время Полина не обращала внимания на разговор родителей, но постепенно их голоса становились все громче и громче. И все раздраженнее.

Такое случалось и раньше. Дома, если делалось страшно, Полина пряталась под стол, как зверек в норку, старалась не высовываться. Но это же не мешало слышать.

Мама сначала истерично верещала, потом плакала. Папа сначала рычал, потом убегал из квартиры, наотмашь хлопая дверью, и возвращался уже поздно, когда Полина спала, или даже на следующий день, зато с цветами, или конфетами, или подарками.

Но в машине не спрячешься. Поэтому Полина тоже запела громче, стараясь заглушить разговор, будто его и не было. А папа развернулся и громко рявкнул:

– Заткнись! – Уже на нее.

Всего на миг развернулся. Но его хватило, чтобы машину мотнуло на обледеневшей дороге сначала вправо, потом влево.

Папа ругался, выворачивал руль, но это ничуть не помогало. Их закружило, будто на карусели, а потом завертело, закувыркало, переворачивая вверх ногами под грохот и звон. Стекла лопнули, стрельнули осколками. Один, большой и длинный, похожий на нож, вонзился Полине в голову, и… темнота.

Но так было в жизни, а сейчас по-другому. Полине дали шанс все изменить. Сказали, можно делать что угодно. Она все равно ни в чем не виновата, если хочет как лучше. Правда, кто это сказал, она не понимала. Мысли путались, но она твердо знала, что непременно должна попытаться.

Чтобы родители не ссорились, не ругались. Чтобы мама не плакала из-за папы. Чтобы он не кричал ни на нее, ни на Полину. Тогда у них точно все будет хорошо.

Она, словно кино, перемотала реальность назад, до того момента, когда начала петь громче. Вместо этого сказала:

– Папочка, меня тошнит.

Папа что-то недовольно пробормотал себе под нос, но машину остановил, обернувшись, зло глянул на маму. Та, не удержавшись, всхлипнула, отвернулась к окну, пряча слезы. Плечи ее мелко затряслись.

– Да сколько можно? – сквозь зубы яростно процедил папа.

Полина, не глядя, нащупала рядом с собой на сиденье осколок. Тот самый, что воткнулся ей в голову, она знала точно, хотя подобного еще не случилось. Не думая, откуда он здесь, крепко сжала, не боясь пораниться об острые края, а затем…

Затем она просто взяла и вонзила стекло папе в шею.

Кровь брызнула ей в лицо, попала в глаза, заставив зажмуриться. Но Полину это не остановило, она опять ткнула, уже вслепую. Мама истошно завопила:

– Поля! Ты что делаешь?! – Попыталась схватить за руки, но Полина уворачивалась, продолжая размахивать осколком, задевая и ее, и себя. А мама по-прежнему кричала, но уже иначе, не испуганно, а зло: – Да что ж ты творишь? А ну успокойся! И нож брось. Кому говорю, брось!

Если бы Полина умела открывать дверь, она бы выскочила из машины и сбежала, а внутри деться ей по-прежнему некуда: не улизнуть, не спрятаться. Поэтому мама без труда ее поймала, стиснула, смяла, словно игрушечную или бумажную, тряхнула изо всех сил. А может быть, и не мама. И тогда уже Полина заверещала во все горло:

– Отпусти! Отпусти! – Забилась отчаянно.

Но державшие ее руки сжались только крепче, выдавливая воздух из легких. Дыхание перехватило, осколок – или действительно нож? – вывалился из ослабевших пальцев, громко звякнул о кафельный пол. В глазах потемнело. И морок сполз, словно обгоревшая кожа, неопрятными липкими ошметками, а за ним проявилось настоящее.

Прежде всего острым железным запахом крови, сочившейся из порезов, не придуманных, а самых реальных. Следом горячими солеными слезами, мешавшими рассмотреть кухню, на которой вчера дружно лепили вак беляши, и валявшийся на полу нож, густо перепачканный красным. Еще шипением воды, стекавшей на раскаленную плиту из-под крышки огромной кастрюли.

Наверное, тетя Тоня поставила что-то вариться и отвлеклась.

Да, отвлеклась. Ведь это именно она держала Полину. Именно ее голос, а не мамин, пытался достучаться до затуманенного поломанного сознания.

Почувствовав, что Полина обмякла и успокоилась, повариха немного ослабила хватку, но отпустить окончательно пока не решалась. Да она понятия не имела, что ей теперь делать, когда девочка, совсем недавно казавшаяся такой милой, тихой и ласковой, вдруг обернулась диким зверенышем, набросилась на нее с ножом.

– Что происходит? Антонина Петровна! – Лада влетела в кухню и остановилась, словно со всего размаха впечаталась в стену.

И новые вопросы застряли в горле. Потому что какой смысл в этих вопросах? То, что она увидела, вызвало озноб, самый настоящий, адреналиновый. От того, как начался этот день и как он продолжился, впору с ума сойти.

Повариха крепко сжимала Полину, та висела у нее в руках безвольным мешком. И опять кровь, везде кровь, и теперь уже точно настоящая, а не томатная паста.

Она текла из порезов на тети-Тониных руках, и на Полиных тоже, пропитала рукава поварского когда-то чисто-белого халата, светилась на нем ярко-красными пятнами, размазалась по девчачьим щекам и кофте.

– В-вы… – с трудом выдавила из себя Лада. – Что вы сделали?

– Это