Под занавес - Ростислав Феодосьевич Самбук
Вдруг Вера посмотрела на него косо и спросила то ли укоризненно, то ли озадаченно:
– Но ты же хотел быть лётчиком?
Андрей покраснел. Он не решался признаться, что не мог быть далеко от Веры. Ответил рассудительно:
– Пётр Андреевич сказал, что сейчас нужно много учиться. В наше время настоящий лётчик должен быть инженером. Реактивные самолеты начали делать, а на них неуком не полетишь!
– Не полетишь, – согласилась Вера. Ей вообще хотелось во всем соглашаться с Андреем. Она представила его в форме студента-политехника: конечно, тёмно-синий мундир с погончиками подойдет Андрею, и девушки из студии умрут от зависти.
– Где будешь жить? – спросила она чуть позже.
– Мы сейчас с Филиппом у моей тёти. Но обещают скоро дать общежитие.
– И я в общежитии. Так хорошо, по двое в комнате. Здесь недалеко, в самом центре.
– А мы на Пекарской, возле Лычаковки.
– Тебе Львов нравится?
Андрей кивнул, однако не совсем уверенно.
Город производил на него двойственное впечатление. Узкие улицы центра и каменные великаны, прижавшиеся по обе стороны к ним друг к другу, иногда угнетали его, наполняли сердце тревогой. Он чувствовал их суровую мрачность и гордость от того, что простояли века и будут стоять вечность.
В такие минуты он с умилением вспоминал их прозрачное лесное озеро и бескрайний лес вокруг. Там всё дышало и жило, наслаждалось жизнью и умирало, почувствовав вкус жизни. В лесу он мог целый день пробыть в одиночестве, а здесь человеческий водоворот окружал его.
Всё время Андрей чувствовал на себе посторонние взгляды, любопытные и равнодушные, вопросительные и раздражённые, доброжелательные и отсутствующие, он ещё не знал, что чуть позже, как и все горожане, научится растворяться в толпе, а теперь почти всё время находился в каком-то подсознательном напряжении, словно охотник, на которого вот-вот выскочит затравленный волк.
– Пошли. – Вера просунула руку ему под локоть, и они преодолели несколько высоких ступенек. Девушка прошептала что-то важному контролёру в форменном сюртуке с металлическими пуговицами, тот окинул Андрея, как показалось ему, пренебрежительным взглядом, и они прошли в просторный театральный вестибюль.
В таком большом театре Андрей был впервые. Остановился, немного ошеломлённый: блестящий паркетный пол и широкая лестница на второй этаж, высокие зеркала, а дальше, в фойе, удобные кресла вдоль стен. И празднично одетые люди: женщины в ярких платьях, мужчины в костюмах, белых рубашках с аккуратно завязанными галстуками. А он в обычной тенниске, и брюки на коленях, хоть и гладил днём, пузырятся.
Вера потянула его к входу в зал, они постояли немного в дверях, от которых вёл проход, устланный ковровой дорожкой.
Андрей удивился, увидев огромную занавесь – тяжёлую и бархатную, такой, наверное, хватило бы на два десятка занавесей для их районного Дома культуры.
Затем они рассматривали фотографии артистов. Вера называла их фамилии, а Андрей удивлялся, что она может видеть их и даже разговаривать со всеми этими народными и заслуженными, о которых он слышал даже в своем острожанском уголке.
Фотографии Веры в длинном ряду снимков ещё не было, он спросил почему, и девушка беззаботно засмеялась и объяснила, что она ещё не артистка, а студийка. Вот закончит учёбу, и если её оставят в театре...
Андрей точно знал, что оставят, он ни на секунду не сомневался в этом, особенно после того, как пожилой седой мужчина издалека улыбнулся Вере и помахал рукой. Народный такой-то, с уважением объяснила Вера, и Андрей сразу проникся к нему симпатией: народный, а здоровается первый, и если с Верой считаются даже такие люди...
Снова Андрею на мгновение стало боязно, но девушка крепко держалась за его локоть. Поймав на себе брошенный украдкой взгляд Андрея, Вера легко пожала парню руку — она была умная и сообразительная, его любимая...
Билетёр посадил их в четвёртом ряду, сказать бы, чуть ли не на углу, как-то Андрей был в Луцком театре, сидел в предпоследнем ряду на балконе, а здесь – в партере.
После первого действия Вера ушла гримироваться, и всё второе действие было для Андрея испорчено, он едва понимал, что происходит на сцене, а в антракте даже не выходил в фойе. Наконец тяжёлый занавес раздвинулся, и Андрей растерялся: столько девушек на сцене, в ярких украинских костюмах, красивых, а Веры среди них не видно.
Андрей знал, что и Вера на сцене, искал её глазами и никак не мог найти.
Девушки начали танцевать, и только тогда Андрей узнал Веру, даже перехватил её взгляд и только ему адресованную улыбку.
Сразу зал и зрители как будто перестали для него существовать, казалось, он был с Верой наедине, и сейчас она спустится со сцены, подойдёт к нему – и это ни у кого не вызовет удивления...
После спектакля Андрей дождался Веру у бокового служебного выхода.
Дождь прекратился, но каменные тротуары были ещё мокрые, и на них отсвечивали одинокие фонари. Андрей шёл рядом с Верой, глядя, как его тень то опережает, то отстает от него. Знал: Вера ждёт, что он скажет о спектакле, но не находил значимых слов, и всё же, понимая, что нужно было что-то сказать, пробормотал растерянно:
– Ты играла великолепно!
Вера взяла его за руку и спросила, как бы не к месту:
– Ты виделся с Бутурлаком?
Андрей посмотрел ей в глаза. Девушка покачала головой.
– Не надо, Андрейка. Разве это игра?
– Но ведь...
– Не надо. Как Бутурлак?
Вероятно, она была права, и Андрей согласился с ней.
– Владимир Гаврилович в командировке, – объяснил он. – Где-то в районе. Говорят, на днях вернётся.
– Он несколько раз звонил мне, обещал прийти на спектакль, но не сдержал слова.
– Работа...
– Всё равно мог прийти.
– Писал мне, что редко бывает в городе. Всё с бандами воюет.
Вера вздохнула.
– Скоро их не будет.
– А у нас в соседнем селе ещё нескольких активистов.
– На что они надеются?
– А-а... – махнул рукой Андрей. – Они нас ненавидят, им всё наше – смерть. Вот в спину и стреляют. Так, как Коршун.
– Нам в театр письма присылают. Пишут, коли советские пьесы будем играть, наплачемся.
– Пустяки. Их горстка осталась. Я так думаю: кто бессознательно в лес ушёл, давно уже оружие бросил. Эсбисты не сдаются, а у них руки в крови, некуда деться.
