Кабул – Нью-Йорк - Виталий Леонидович Волков
— Принеси мне воды из арыка, — попросил его учитель.
Карим — так тогда звался юноша — взял на плечо большой кувшин и отправился выполнять волю дяди. Он любил мир, который создал такого дядю, как у него, и любил воду, и любил глину, и от этого радость звенела в его сердце и отдавалась от стенок кувшина.
— Вылей воду у твоих ног, — повелел Пир, когда ученик вернулся, притащив полногрудый кувшин.
Карим выплеснул воду сперва осторожно, а затем полной струей, пока не опустел кувшин, перевернутый горлом вниз. Падающая вода заворожила его. Совершенство!
— Иди за водой, Карим! — снова отправил его к арыку вождь племени вазаритов.
Карим принес воду, и снова Пир повелел опорожнить кувшин. Когда выпали последние капли, досада ущипнула Карима. Зачем ходил, зачем тащил, зачем выливать то, что ценнее золота?
— Зачем же ты вылил воду? Ведь в засуху она дороже соли и пуль! — строго спросил учитель.
Карим растерялся. Обида поднялась в нем, но он справился с ней, сохранив покорность послушника.
— Я выполнил твою волю, дядя…
— Иди к арыку, принеси воды.
И Карим вновь отправился с кувшином, только вместо радости тяжесть разлилась по телу.
— Вылей воду у твоих ног, — опять повелел учитель. В его голосе не звучало насмешки, и Карим, задержавшись на секунду, разом опрокинул кувшин. Он старался не глядеть на убегающую струю.
— Зачем же ты снова вылил воду? В засуху что смягчит губы наших женщин?
— Ты повелел сделать это, дядя! — с упреком, но и со смирением ответил Карим.
— Иди к арыку. Принеси воды. И думай о губах наших женщин в засуху!
Так продолжалось много раз. В Кариме множилась обида, но потом усталость притупила ее, на смену ее пришла потребность делать и извиняться за содеянное, извиняться перед женщинами за засуху, перед водой, перед Богом, ее сотворившим. И племянник ходил, набирал, выливал, отводя взгляд, плелся обратно, снова и снова, пока, наконец, он не ответил Пиру аль-Хуссейни на повторяемый им вопрос.
— Я не знаю, зачем. Я не желаю больше выливать воду.
— А чего ты желаешь? Только теперь будь точен, мой старший племянник.
Карим задумался. Он желал бы вернуть воду в арык. Но это неосуществимо. Нет, это и не точно. Ведь еще больше он хочет снова выливать воду! Выливать и ощущать красоту, совершенство струи, как в самый первый раз! Вот истинное его желание! И еще появилось желание отправить к арыку самого учителя.
— Говори!
— Хочу, чтобы вы тоже…
— Молчи!
Пир аль-Хуссейни, благородный старец, взял кувшин и с достоинством понес его к арыку. Племянник, сгорая и от стыда, и от любопытства, пошел за ним.
— Смотри, Карим, вот вода, смягчающая в засуху губы матерей и жен наших, — вождь долгой серебрящейся змейкой выпустил живую влагу из кувшина.
Карим впился в нее глазами, стараясь остановить, вылепить в глине памяти след ее бега. Словно творимое зло приоткрыло ему таинство красоты!
— Дело Бога слать засухи и решать, когда лить воду, а когда забирать ее у наших женщин. Но дело твое и власть твоя — познать границу добра и зла. Ищи красоту, а, найдя, оставайся на страже. Велик соблазн стать богом, хоть для одного человека. Одолевай соблазн и выливай воду без страха, как вылил ее я.
Карим тогда впервые без спроса у дяди ушел в ночь. Слезы долго просились из его глаз. Виной тому была жгучая жалость за красоту, которая столь близко от зла и так далеко от губ матерей и жен в засуху!
Отчего вспомнился этот урок теперь? Оттого, что в Логинове Карим-Курой увидел себя. А в себе — учителя! Нельзя уйти, оставив свое прежнее место пустым. Курой готовился уходить. Но разве можно уйти, не дав Логинову права найти настоящий ответ? Уважающий себя уважит и спутника. Курой не позабыл самостоятельности Вернера Гайста. Учел и то, что даже Горец попросил за русского! Полковник Курой принял свое решение. И он отказался от первоначального плана. К тому же ему на ум пришло, что место Логинова в его плане может занять другой журналист, туркмен Чары.
* * *
Если бы полковник Курой не изменил своего плана, с Логиновым, скорее всего, произошло бы следующее. Горец отправил бы русского к Чары, и Логинов, безопасно добравшись до Мазари-Шарифа, встретился бы со смертником из лагерей Зии Хана Назари. Этого смертника туркмену подобрал сам Курой с тем, чтобы тот рассказал легенду-догадку о прямой связи между людьми Назари и американским ЦРУ по убийству Масуда и 11 сентября, то есть по началу большой войны. Эту легенду смертник должен был дополнить правдивым рассказом о группах, ушедших из Мазари-Шарифа в Европу.
Смертник был парень подготовленный и смышленый, и афганец не сомневался, что ни Чары, ни тем более Логинов, его не расколют. Ведь Чары и стараться не станет… А дальше Логинов без Чары должен был бы двинуться в обратный путь, но по дороге попасть в руки военного патруля карзаевцев. Весть об аресте журналиста вмиг долетела бы до Кабула, это полковник как следует продумал и подготовил. Офицеры нескольких ведомств и чиновники МИДа первыми узнали бы об этом.
Курой не сомневался, что, пойди дело по его плану, о столь важном успехе немедленно доложили бы самому Карзаю, и тот наказал бы своим подручным в тишине тюремного каземата поработать с Логиновым на предмет его связей с Фахимом или иными тайными врагами. Но пока президент потирал бы руки, европейские журналисты узнали бы о судьбе коллеги такие детали, что подняли бы неистовый шум. Тут надлежало появиться и Чары, который поведал бы избранным ужасные детали охоты, учиненной на Логинова! Своевременная утечка информации из ведомств полностью подтвердила бы рассказ туркмена, и Карзаю пришлось бы освободить журналиста! И тут, на самой вершине комбинации, задуманной афганцем, появился бы сам Логинов и рассказал миру, за что на самом деле его гонят и притесняют! Он рассказал бы то, что должен сейчас передать ему смертник в Мазари-Шарифе. Он рассказал бы… Вот тут президенту Карзаю намекнули бы, что ему следует оставить даже мысль трогать маршала Фахима! После этого миссию Логинова можно было бы считать исчерпанной, и Курой помог бы
