Кабул – Нью-Йорк - Виталий Леонидович Волков

А Володя вел праздную жизнь, пока люди вокруг трудились, умывая лица сухим потом. И совесть не мучила его за праздность.

Он перестал бриться, много времени проводил в физических упражнениях (чем у Горца вызвал заметное любопытство), ограничивал себя в еде, исходя из отчетливой потребности, коей он не мог дать объяснение.

Однажды, совершая пробежку, он оказался у колодца. Мальчишки стали указывать на него пальцами и смеяться. Взрослый мужчина прикрикнул на них. Логинову показалось, что он разобрал слова: «Оставьте уставшего устата». Он нагнулся, чтобы посмотреть на себя, на свое лицо, отраженное в колодезной воде, но внизу было черно.

Разве он устал? Нет, он не чувствовал в себе усталости. Напротив. Но ведь нечто видят окружающие его местные Фрейды в его чертах? Что это?

Рядом с очень длинными трубами приостанавливается время. Рядом с колодцами — трубами, ведущими в глубины земли. Рядом со стариками, измерившими значительное и принявшими качество колодцев одиночества и труб, ведущих в глуби космоса. Логиновское время приостановилось, вот что! Старик-иудей из далекого города Фрехен может порадоваться за нас!

Взрослому, если не никогда, то редко, совсем редко дается мировидение, что он в колыбели. В кишлаке Горца — как в колыбели. Это движение ниоткуда и в никуда, без начала и без конца, должно было бы тебя тревожить и даже страшить, Владимир Логинов, страшить оттого, что ты-то, российский западник, знаешь — было начало, рождение, и, значит, вот-вот конец! Знак скорой смерти… Не этот ли знак видят мальчишки на твоем лице? И смеются, мерзавцы! Должен быть страх, потому как меньше всего сейчас хочется умирать. Но нет страха. Колыбель — не начало. В слове Anfang[47], содержится ошибка западничества, которое во всем видит цель, к которой от начала и в путь, и в конце должно быть лучше… Так сказать, прогресс… А жизнь — это сведение в одну точку у колодца начала и конца. У колодца, соединяющего глубь земли с высью космоса. Сумма всего, что будет, проинтегрированная по петле жизни тем великим математиком, который знает, как выбирать зерна сущностного.

Логинов сел на землю у колодца и прикрыл глаза руками. Ему вспомнился Балашов, его рассуждения о множествах подобия, о математике со странным именем Бенуа и еще более странной фамилией. Математик, носящий странное имя Мандельброт, описал множества, которые нельзя покрыть взглядом целиком. Как и нашу жизнь. Чем пристальнее глядишь, тем более множится ее кажущаяся поверхность. «И бойся, единственно, только того, кто скажет — я знаю, как надо». Множества математика, о котором рассказывал Балашов, не схватить взглядом из начала к цели, потому что они пребывают в постоянном процессе дробления, образования каверн и пор в коралле ткани, и снова и снова, но по тому же закону чередования ткани и вакуума, сущности и пустоты. Зато их легко охватить в подобии, если знать главное — закон фрактала. Суть явления, называемого жизнью. Жизнью Володи Логинова. Тогда по бесконечно подобному множеству, придуманному математиком со странным именем, можно взять интеграл, и эта сумма оставленных пустотами сущностей, от единицы до бесконечно малого, клеточного масштаба, и будет целью твоей жизни, господин Логинов! Твоей, потому как именно твой личный признак и есть закон подобия, закон сохранения сущности, значительности в каждом дроблении твоего пути. Интеграл по поверхности, мера которой не равна ни прямой, ни плоскости, ни пространству, а равна соотнесению сущности и пустоты в тебе!

Логинов вспомнил фамилию математика. И отчего-то опять на ум ему пришел старик-иудей из города Фрехен. Он мог бы носить такую фамилию. А мог бы быть отцом Горца и происходить из этих мест. Прямо из этого колодца! Хотя нет, он пустынник. Он — колодец пустыни.

Логинову пришло в голову, что, возможно, ему в заслугу зачтется перед судом истории попытка свести Балашова и Моисея из Фрехена. Один пуст, как опрокинутый кувшин, но он кувшин, готовый принять воду, только переверни его. Второй — вода, мудрая вода. Балашов, искатель подобия, Моисей — носитель подобия. Умелец, кажется, владеющий виденьем сущности пути в остановившемся времени. В его взгляде нет доброты и нет злобы. Во взгляде, отпечатавшемся в памяти, как коготь ворона в песке. А Володя Логинов — нашедший себя, желает ли по-прежнему добра? Цели?

Ему захотелось вознести молитву, но он вспомнил, что не верит в Бога, и с легким сердцем он открыл глаза.

Афганцы собрались в круг, молча разглядывали чужака. Они не подходили к нему.

Он глубоко вдохнул, задержал надолго дыхание, а потом, медленно выпрямляя руки перед животом, словно выдавливая из себя вместе с воздухом мысли, опустошая себя, он высвистел слово «Ман-дельброт!».

Мальчишки, которых не удалось отогнать мужчинам, снова залились смехом. Логинов сам рассмеялся, вскочил одним прыжком на ноги и двинулся дальше. Подальше от цели.

Поединок с Горцем

Чары объявился тогда, когда достигший равенства с собой Логинов меньше всего склонен был вспоминать о данном им поручении.

— Ты просил, Чары нашел, — сообщил туркмен по телефону и потребовал, чтобы Логинов правдами и неправдами обошел Горца, взял денег и отправился к нему.

— Как же я его обойду? Здесь муха мимо него не пролетит незамеченной, а за мной люди смотреть приставлены, чтобы ценного Гайста кто нечаянно не повредил!

— Ты слуга ему разве? Он тебе слуга! Крикни на него и иди себе. Кто тебя удерживать станет?

Логинову очень не хотелось уходить из кишлака, и меньше всего он думал при этом об опасностях, поджидающих его вне опеки Горца.

— Хорошо, Чары, я подумаю, как тут быть.

— Пока додумаешь, мулла Омар перекрестится. Упустишь время — упустишь правду. Правда — что курица, шагом не поймаешь.

— Идти далеко?

Тут туркмен помедлил с ответом, так что Логинову пришлось повторить вопрос.

— Бешеной собаке семь верст не крюк. Здесь все близко.

— Сколь близко?

— Что ты все спрашиваешь, спрашиваешь, Владимирыч! Согнутым пальцем в носу не поковыряешь. Ближе, чем до Мазари-Шарифа.

Логинов присвистнул. Ничего себе, куда забрался туркмен. Наверное, деньги на женщин исчерпал, а идти пустым далеко, вот и решил призвать «кошелек» к себе. Точно, семь верст не крюк!

Логинову было ясно, что никакой возможности без согласия Горца уйти в Мазари-Шариф у него не было, а согласия ему не получить.

Но и бросать Чары там он не хотел — туркмен клялся и божился, будто не из-за узбечек совершил путешествие чуть ли не к Белой мечети, а в поисках того, кого просил разыскать устат. Логинов держался, пока Чары не упрекнул