Дочь поэта - Дарья Викторовна Дезомбре

— Какая интересная фамилия. — Глаза Нины проследили за рукопожатием и вернулись к моему лицу. Цепко прошлись по нему снизу-вверх. С ней следует быть осторожней: она умнее, чем кажется. — Расскажите-ка, Ника, чуть-чуть о себе…

Глава 2

Литсекретарь. Лето

Большие глаза под слишком широкими бровями. И слишком густые волосы. На этом все приличное в моей внешности заканчивается. Папа как-то решил соригинальничать, сказав, что я похожа на португалку. Это комплимент с подвохом — я похожа на всех южных женщин разом, но не из тех, о ком сочиняли сонеты провансальские трубадуры, а из тех, что стоят на рынке и торгуют рыбой и специями, переругиваясь, отгоняя от прилавка наглых чаек: Vão! Короче — соль южной земли. Одеваюсь я, не пытаясь вывести на первый план ударные достоинства (декольте, распущенные кудри) или улучшить данное природой с помощью каблуков и косметики. Меня не заметить в толпе. Но мне плевать. Мое одиночество — моя крепость.

До недавнего времени я обитала в двухкомнатной квартире рядом с метро «Московская» со своим отцом: тоже научным грызуном, но в области теоретической физики. Еще у меня есть мать-на-другом-краю-света, живущая во втором браке с модным пластическим хирургом. Ее образ — энергичной женщины, которая знает, чего хочет, все еще витает в нашей изношенной квартирке, хотя бы потому, что с момента ее отъезда там так и не был сделан ремонт. Почему-то каждый раз, когда я вспоминаю о родительских отношениях, перед моими глазами встает кривоватая надпись на одном из наших дворовых гаражей: «Лена, я тебя люблю». Этому признанию столько же лет, сколько и мне. Мать мою зовут вовсе не Лена, но отец мой вполне способен был бы сотворить подобное граффити: любовь его и правда оказалась прочнее времени. Мама. Я уже не скучаю по ней, но давно заразилась от отца тихой меланхолией. А он от меня, похоже, мизантропией. Не удивительно, что температура в нашей сталинке не повышается выше едва теплой. В доме редко звучит громкий смех, зато часто падают предметы — мы оба неуклюжи. Реальный мир мстит нам за отсутствие к нему интереса. На пару мы бьем в год до десятка единиц посуды, портим столешницы, затирая одно пятно, ставим новое, но мало переживаем по этому поводу. У нас никогда не пахнет вкусной едой. Кухарничает, так уж повелось с детства, отец, и я ни разу не попыталась перехватить у него эстафету. Готовит он примитивные, неизменные из года в год вариации — макароны, сардельки, яичница. Вся эта тусклая снедь не имеет ни вида, ни вкуса и часто пригорает. Но мне по большому счету все равно, что класть в рот. С моей фигурой можно изнурять себя салатом годами — привлекательности мои муки не прибавят, скорее обеспечат невроз вкупе с неутешительным выводом, что стройная газель не то же самое, что худая корова.

Иное дело — отец. И в свои шестьдесят с гаком он, на мой подпорченный предвзятостью взгляд, красавец. Он бледен, сероглаз, светлые волосы поредели, но не обнажили набитой формулами головы. В первое время после ухода матери я очень боялась появления в доме чужой тетки, но постепенно стало ясно, что фантом бывшей жены ему дороже любой всамделишной женщины… и как бы меня данное обстоятельство ни раздражало, оно меня устраивает. Поскольку позволяет продолжать мирно сосуществовать, собираясь утром и вечером за одним столом и расходясь по своим комнатам сразу после. Мы любим друг друга, мы ценим друг друга, мы обмениваемся минимумом слов. Глубоководные создания, мы делим одну раковину, и на поверхность нас выталкивают лишь редкие звонки матери.

* * *

В дни, когда отец надеется услышать заветную трель «Скайпа», он преображается — свежий воротничок посверкивает из горловины растянутого свитера, седеющие волосы отброшены расческой назад, взгляд горит. За ужином я гляжу на него с иронией, на которую он привычно пожимает плечами и, собирая тарелки в раковину, неловко гладит меня по голове. Прости, говорит этот жест, никак не могу иначе. Я прикрываю его сухую руку своей ладонью: черт с тобой. Наряжайся. Ради тебя я переживу эти полчаса холодного бешенства, которые вызывает у меня мать на экране ноутбука. Горячий свет солнца за ее спиной: на Западном побережье неизменное оптимистичное утро, а значит, у нас, в Северной Пальмире, — столь же неизменный мрачноватый вечер. Фон для матери: сочные цвета дизайнерской мебели, яркая спортивная одежда. Она только что с пробежки по берегу океана и вся сияет — влажной загорелой кожей, влажной же белозубой улыбкой. Где-то на заднем плане снуют золотистый ретривер и новый муж — он тоже мускулист и золотист. Подозреваю, оттуда наша сторона экрана выглядит, как темная дыра. Мое бледное лицо с подсвеченным голубым мощным носом. Пыльная библиотека на заднем плане — сочинения классиков. Мы и сами — как они, покрыты пылью и не нужны, папа, о нас вспоминают, как и о тех, разве что по памятным датам. Напрасны ваши совершенства, ты казался себе таким нарядным и вот, довольно калифорнийского луча, нацеленного прожектором с той стороны ноутбука, чтобы обнаружить все наше унылое ничтожество.

Конечно, я могу заметить отцу, что и с обратной стороны земного шара все не так гладко. Зубы его Дульсинеи явно отбелены, а губы стали пухлее от филлера, который вкалывает ей бодрый супруг намбер ту. Но кому далась моя правда? Для отца мать навсегда — жар-птица, и никакая грубая реальность ничего не сможет поделать с торжеством этой безоглядной любви. Ведь пока она похожа на себя молодую, ту, какой была в его объятиях, она все еще чуть-чуть принадлежит ему. И меня в такие минуты парализует от нежности и жалости: хочется обнять его и ударить одновременно, чтобы не улыбался робкой улыбкой, расписываясь в вечной своей зависимости. Но я держу себя в руках и натужно отвечаю на бессменные и бессмысленные вопросы: как продвигается кандидатская? а студенты — не утомляют? Далее, оптимистичное — мне кажется, или ты похудела? И наконец — вишенкой на торте: как твоя личная жизнь?

Итак, по порядку, мама. Кандидатская моя дрейфует на границе взятых обязательств и полного отсутствия интереса. Студенты — грызут гранит филологической науки также без аппетита (и мне ли их судить?). И нет, я снова не похудела. Не стоит отправлять мне очередную посылку с американским модным шмотьем. Мало что может меня украсить. Кроме того, твои презенты всегда малы. Не то чтобы ты забыла, как я выгляжу