Крестные матери - Камилл Обре
Особенно ее расстроили пятна крови на новых простынях, и утром, когда Брунон собирался на работу, она торопливо начала их отстирывать, тихо всхлипывая. Брунон оставался внизу и дулся на нее за то, что ему пришлось самому готовить себе завтрак. Перед тем как уйти на работу, он поднялся наверх и возмущенно высказал ей, что жена не только должна готовить мужу завтрак, но и собирать ему с собой обед.
Когда он увидел ее заплаканное лицо, то сначала покраснел, а затем грубо заявил:
– Не будь ребенком. Этим занимаются все взрослые. Кровь просто означает, что ты – хорошая девочка.
Эми едва могла передвигать ноги, и ей было так больно ходить в туалет, что она терпела весь день. Выйдя замуж, Эми стала мечтать о ребенке. Ей нестерпимо хотелось, чтобы рядом был кто-то, кого она могла бы любить, а он любил бы ее в ответ. Но ночь за ночью она кусала губы и молила Бога помочь ей понять, для чего нужен этот ужасающий, звериный акт; она мечтала о том, чтобы умереть, лишь бы больше никогда этого не испытывать. Каждая последующая ночь была для нее такой же кошмарной, как и самая первая, после свадьбы.
Когда Эми решилась выйти на улицу, потому что необходимо было сходить за покупками, то не могла отделаться от чувства стыда. Несколько знакомых беззаботно пошутили о том, что она стала замужней леди, но что-то в ее затравленном, смущенном взгляде заставило их тоже смутиться.
Даже если папа и хотел при жизни выдать дочь за парня, который на него работает, Эми и не думала спросить отца о некоторых подробностях семейной жизни. У нее не получилось завести дружбу с другими женщинами из рабочих семей, живших неподалеку. Они держались друг друга, собирались тесными этническими группами на порогах своих домов или на крыльце. Им не нравилась девушка-блондинка, которая неожиданно расцвела и приобрела такие формы, которые с удовольствием обсуждали их мужья.
Она наблюдала за соседскими женщинами и размышляла, как же им удается это выносить. Иногда невольно ей удавалось подслушать их разговоры, когда они развешивали белье на заднем дворе. Они делились непонятными фразами насчет женской «повинности», а вечерами мужчины в таверне обменивались пошлыми шутками. И все они вели себя так, будто «это» было самым замечательным делом. Хотя ее не удивляло, что у нее самой были совершенно другие впечатления. В школе, например, она не могла справиться со множеством вещей, с которыми другие справлялись с легкостью. Но она все же не могла вообразить, как святая церковь могла одобрить подобное деяние.
Время шло, и дни были спокойными и мирными. В отличие от ночей.
– Ради бога, Эми, – говорил муж, когда заставал ее плачущей в ванной. – Тебе больно, потому что ты не можешь расслабиться. Чтобы получать удовольствие, необходимо расслабиться.
Как Эми и подозревала, это была ее вина: она опять делала что-то не так и снова оказалась неполноценной. Временами ее занимали странные фантазии: когда она брала нож, она думала о том, как втыкает его себе в грудь; когда она проходила мимо озера, задумывалась, много ли потребуется времени, чтобы утонуть; когда переходила железную дорогу, чувствовала желание броситься под поезд. Но самоубийство – смертный грех, и если подобные супружеские обязанности одобрены Богом, тогда в аду ей придется гораздо хуже.
Но Брунона постепенно начали раздражать шутки о том, что у него есть жена, которая не может забеременеть. Не сказать чтобы он легко мог поднять руку на женщину, и на людях он всегда вел себя прилично. Но когда они оставались наедине, он высмеивал все, что говорила или делала Эми. Поначалу его насмешки были с оттенком нежности, но постепенно они растеряли последние остатки тепла.
– Ты такая тупая, Эми, – мог сказать он, если из дрожащих рук у нее выпадал стакан, или что-то пригорало в духовке, или если она оплатила один счет дважды, потому что не понимала, как он ведет бухгалтерию в таверне. – Где твоя голова? – язвительно спрашивал он. Он постоянно отпускал шутки о ее мозгах, разуме, голове.
А она не знала, как поставить его на место, ведь ее всегда растили тихой и послушной. Брунон приходил уставший с фабрики, но при этом еще работал всю ночь в таверне, и на сон у него оставалось лишь пара часов после закрытия. Но ему часто хватало энергии на этот короткий, жестокий акт в постели.
* * *
А затем в один из дней Брунон пришел домой с широкой улыбкой на лице.
– Мы переезжаем в Нью-Йорк, – объявил он за ужином.
– Но мы уже в Нью-Йорке, – машинально ответила Эми, имея в виду штат.
– Ох, Эми, – фыркнул он, – какая же ты глупая! Я имел в виду город на Манхэттене.
– Почему мы должны уехать? – непонимающе спросила она, вся красная от стыда. – Мы же работаем здесь, в папиной таверне.
Брунон ненадолго замолк, отхлебывая пиво.
– Я ее продал, – наконец заявил он торжественно. – И взамен получил очень хорошие деньги. Но что еще лучше, я встретил человека, который хочет, чтобы мы с ним стали партнерами в Нью-Йорке. Мы с тобой будем гораздо богаче, чем в этом прогнившем городишке, и мне больше никогда не придется работать на фабрике. Я смогу помогать тебе днем, чтобы и тебе не пришлось больше так тяжело работать. Видишь, как здорово?
Эми не знала, что подумать или ответить. Ей стало на мгновение больно оттого, что он продал таверну, даже не спросив ее мнения. Отец так долго и с любовью натирал барную стойку из красного дерева, что ей казалось, будто его дух все еще живет в ней. Если она уедет отсюда, она больше не будет знать, кто она такая и кем может стать. Но в ней теплилась надежда, что если Брунону будет больше нравиться его новая работа, то, возможно, она сама тоже начнет ему больше нравиться.
Через неделю они собрали
