Нерасказанное - Ritter Ka
Симон поднял стакан:
– За яхту. По хозяину.
Чикаленко засиял. Выпил, подкрутил усы.
Симон, ровный, трезвый:
– Чтобы эта палуба видела десятки плодотворных совещаний!
Все чокнулись. Симон оставался на Зельтерской. Володя лил у себя спирт.
Павел вдруг встал. Голос дрожит, сбивается на каждом слове:
– Я… я поэт. Готовлю первый сборник.
Уже… почти готова.
"Солнечные кларнеты"... - захлебывается воздухом, смотрит куда-то. - Я здесь... уже бывал. С редакцией. Сам еще никогда.
На слове «сам» он замолкает, краснеет и украдкой смотрит на Никиту. Тот улыбается в усы, сидя, уверенно кладя руку ему на талию.
- Я с Черниговщины, - снова начинает Павел, тише. – Отец священник. Нас... малых много. Денег нет. Семинария. Я пел. Рисовал. Отобрали в хор при архиепископе… – голос захлебывается, он глотает сухость.
За столом бывший глава правительства. И Петлюра. Сам. Симон Петлюра. Павел еле слышит себя. Его пальцы бьют дробь по столу, тонкие, музыкальные.
Симон слушает молча, не отводя глаз.
Семинария. Хор. Капелла. Архиепископ.
Володя кусает губу. У него в животе кипит зависть.
Павел садится. Наклоняется к Никите. Тот притягивает его к себе, обнимает — там нет игры, только связь. Искренность. Симон это считывает мгновенно.
– Сколько тебе? – спрашивает Симон коротко.
За него отвечает Никита:
- Двадцать семь. А мне тридцать пять.
"Как Жолнеру. Сверстника", думает Симон.
Шаповал поднимает стакан с водой:
- За любовь.
Глаза его обращены не к Павлу. Прямо у Володю.
Вдруг Чикаленко приходит в себя, кривится, стучит рюмкой, капли по скатерти. Жестко, почти кричит:
– Я же говорил… Без баб!
В голосе обида. Как у ребенка, которому испортили игру.
Симон спокойно тушит папиросу в хрустальную пепельницу:
— Евгений Харлампиевич. Это нужно точнее высказываться. Не «без баб», а «без совокуплений».
Секунда тишины. Никита поднимает руку. Пальцем указывает на Симона. Регат такой, как палуба сейчас треснет.
Павел краснеет, но тоже улыбается. Даже хозяин сначала фыркает, потом заливается пьяным хохотом.
Чикаленко встает, пошатывается.
— Ну… тогда… уже… сами… — бормочет и сует в каюту.
Пьяная измора свалила его окончательно.
Минус еще один.
На палубе становится тише. Дым, свет ламп, хлюп воды о борт.
Володя молчит.
Смотрит в темноту и думает.
Поэт, значит.
Сейчас услышит. Великого писателя.
4. ВОЛОДЯ
Харлампиевич сопит в своей каюте пьяный. Василий еще раньше.
На палубе четверо: Володя, Симон, Никита и Павел.
Дым клубами. Лампа качается от ветра.
Литературная дискуссия родилась сама собой.
Павел возбужден, говорит быстро, перебивает сам себя.
О стихах, о музыке, о новом сборнике.
– «Солнечные кларнеты», мои стихи, – выжигает он, смотрит на Симона.
– Это будет иначе. Стихи в музыке. Футуризм.
Кажется, ни у кого еще не было.
Никита кивает. Видно, что он все эти стихи знает наизусть. Смотрит на Симона. Ожидает реакции.
«Проснулся я – и я уже Ты:
надо мной, подо мной
Горят миры, бегут миры
Музыкальной рекой.”
Никита хмыкает, темные глаза загораются:
– Будет тебе кларнет. В каюте.
Смех. Павел смущается, но улыбается.
Володя смотрит. Взгляд мутный.
– Я тоже напишу о солнце, – бросает он резко. – У меня будет… целая машина. Подсолнечная машина!
Павел прячет улыбку в рюмку. Никита хохочет:
– Машина? Чтобы больше всех и без остановки? Это мечта! Что ты с таким сокровищем будешь делать?
Все ржут. Володя нервно смеется вместе с ними, но сжимает кулаки. В нем все уже плывет.
Неладне.
Риск.
Смех гремел, давил. Павел краснел, Никита сыпал шпильки.
Володя хитався:
еще одна насмешка, и он может встать, броситься с яхты, потеряться в темноте.
Ищи потом дурака.
Мозг хватит.
Или в деревню.
Или в воду.
Ревнивец. К чужому таланту.
К чужой страсти.
Симон видел это.
Слишком хорошо знал Гения.
Наклонился к Никите, шепнул коротко. Тот кивнул.
Симон встал. На выход.
По лестнице вниз.
В кухню.
Женщина лет тридцать. Моет посуду. Кухарка.
Узнала атамана.
Протягивает стакан.
— С вами, Симон Васильевич, почему бы не выпить…
Он кивает, смотрит, как она проглатывает.
Первый бокал.
Вытаскивает из кармана маленькую пастилу.
- Под язык. Будет слаще.
Она смеется неуверенно, но слушается. Пастила впитывается.
Вино действительно идет мягче.
Второй бокал.
Глаза сверкнули.
Улыбка уже без ясности.
Симон спокойно ждет. Еще глоток.
Третий бокал.
За неожиданную любовь.
Голова ее немного склонилась, голос утончался.
Он шагнул ближе, рука только коснулась талии.
– Еще глоток. За любовь.
Она выпила взгляд на него.
- Садись.
Он сказал коротко, и она сама села на край стола.
Ровно, без качаний.
Стянула с себя панталоны.
Сама развела колени.
Раз. Симон облокотился на стол.
Два. Наклонился немного, ладонь между ее бедер.
Три. Пальцы внутрь.
Четыре. Краткое движение: вдоль – внутрь – немного согнуть.
Проверка.
Есть.
Тишина. Ее выдох. Глубоко из груди.
Вздохнула. Голову ему на плечо:
— Так… уже к вам?
Симон, коротко:
— Подожди немного, милая.
Вытащил пальцы.
Она сама соскочила со стола.
Поставил перед собой вазой.
Панталоны на полу. Ногой за шкаф.
Прихватил. Левой за талию.
Правой за бедра.
Сверху по юбке.
- Пойдем, цветочек, - коротко.
Пошли.
Ступени скрипят.
Она немного шатается.
Он держит. Падать нельзя.
По дверям коленом. Приоткрылись.
На палубе все по старинке: голоса, дым и лампы.
Поставил женщину у своего стула.
Сейчас, киску, сейчас.
Всё на месте. В том же составе.
У Симона отлегло. Немного.
До Никиты, тихо:
– Спасибо. Не уронил клад.
Володиные глаза чернее оникса.
Мутные.
Никита позаботился.
Володя в сознании, не убежал. На ногах держится.
Симон к Володе, движением головы:
– Сюда.
Володя поднялся. Как за нить дернули. Почувствовал себя нужным.
Наконец-то его позвали.
К удивлению нормально держался.
Кухарка возле Симона, зыбкая, оперлась на стул. В ожидании.
Володя подошел. Сам.
Надо поближе. Симон притащил.
Обнял.
Еще ближе.
Прижатый. Рядом с вами. За талию.
Еще ближе.
Володя не сопротивлялся.
Ладонью вниз, к ремню.
Проверка.
По ткани снаружи.
Ничего определенного. Так дела не будет.
Эх, Володя-Володя… Где же твоя "солнечная машина"?
А время истекает.
Надо внутрь. Под ремень.
Немедленно.
Что там? Живой "Тарас"?
Володя не ожидал. Такого подвоха.
Электрический разряд по телу.
Еще один.
Был не готов?
Раз
Раз
Раз
Сью.
Уже. Готов. Очень.
Рука Симона знает свое дело.
Володи в ухо:
- Бери ее. Вперед.
Кухарку поближе. Надо, чтобы сошлись.
Мягкие персы в мужской груди.
Его рука ей на ягодице.
Ее голову – на него.
Ему — толчок между ягодиц.
Действие!
Две куклы. Заведены. Накрученные. Механика.
Толкнул обеих к лестнице.
Наконец сел в кресло.
Выдохнул.
— Прочь отсюда. Собирайтесь. — его голос даже не поднялся, он звучал как уже исполняемый приказ.
Ровно, не оглядываясь:
– Никита. Сделай так, чтобы эти влюбленные добрались до своего гнездышка.
5. НИКИТА
Никита сошел вниз: хлеба кусок взять, колбасы. Он голоден с дороги, не ел, не пил. Трезвый. Как и Симон.
На палубе двое. Симон и Павел.
Молодой человек шатался на скамейке от вина и волнения.
Симон подошел сзади и нежно обнял Павла, так осторожно, что тот замер. Пальцы скользнули за шиворот, вытащили цепочку.
Симон держал его за крестик, наклонился, смотрел прямо в глаза.
— Ты готов завтра сесть за него?
Павел клепнул, растерялся. И, как последний дурак, прошептал:
— За кого?..
Симон еще с первого взгляда понял: не созрел. Ни к жертве, ни к борьбе. А теперь убедился окончательно.
— В каюту, все. Лягай.
Отпустил крестик. Немного толкнул между лопаток.
Не уходит. Заклял.
Симон смотрит.
Парень повис.
И вдруг выдает:
— А вы… а мы… втроем не поместимся…
Симон на мгновение отерпел.
Пустое ведро вместо мозгов.
Да глупо.
Симон ему о жертвенности и ответственности, а этот о хотелках в постели.
Симон криво усмехнулся.
- Лучше молчи. Иди.
Наконец-то. Исчез. Дурак. Тебя сюда вообще не для
