Тайна Ненастного Перевала - Кэрол Гудмэн
В то время я думала, что она выбирает город наугад, но теперь вижу, что она почти дословно повторяла записи из этой книги, а узнать об этом она могла, только если читала ее. Вот откуда она взяла наши имена. Получается, моя мать была здесь, в Ненастном Перевале – и определенно в качестве пациентки психиатрической клиники доктора Синклера.
До поздней ночи я читаю «Секрет Ненастного Перевала» в безуспешных поисках тех точных фраз: «развлекалась с подозрительными личностями в Тройе» и «нарушение общественного порядка на улицах Скенектади», вдруг моя мать могла найти их в книге. Эти слова крутятся и крутятся в голове и преследуют меня в беспокойном неглубоком сне, в котором я бегу за мамой сквозь прозрачные покрывала тумана, а она все ускользает из виду. Мы бежим по Тропе, и там я спотыкаюсь обо что-то и падаю на колени на пружинистую землю, а вокруг торчит нечто напоминающее зубы – надгробия.
Я на детском кладбище. И когда пытаюсь подняться, грязь засасывает меня обратно. Я слышу, как умершие здесь девочки беспокойно шевелятся внизу, зовут меня по имени.
«Агнес Кори, ты одна из нас, ты должна быть с нами!»
Разбитый ангелочек усмехается половиной лица, а костлявые пальцы охватывают запястье, но я вырываюсь и тянусь к той руке, которая появляется из тумана, чтобы спасти меня. Мама вернулась за мной! Она вытаскивает меня из кладбищенской земли и тянет за собой, к краю утеса. «Лучше умереть свободными в воздухе, чем остаться здесь в земле», – говорит она, поворачиваясь ко мне прямо у обрыва, и туман, окутывавший ее лицо точно шелковый шарф, исчезает, открывая голый череп, ухмыляющийся мне, – и мы вместе падаем через край.
Я резко просыпаюсь, стискивая в руках скрученные простыни, пытаясь не упасть, а улыбка скелета, бывшего моей матерью, все еще преследует меня.
Белые кости, мелькнувшие в тенях.
Какое-то время я лежу неподвижно, удерживая в сознании этот последний жуткий образ, потому что он напоминает мне что-то, дает подсказку о том, кто на самом деле моя мать. Кто я. Если я смогу еще чуть-чуть сосредоточиться на этой картинке, чтобы на костях вновь появилась плоть…
От стука в дверь картинка растворяется, кости тонут в темноте.
– Семь тридцать, мисс Кори, – через дверь сообщает Летиция.
– Я уже встала! – откликаюсь я, выпутываясь из простыней. Я замоталась в них как в саван, будто всю ночь готовилась к собственным похоронам.
Надеваю клетчатую юбку, хлопковую блузу и кашемировый кардиган, а также теплые колготки и мокасины. В таком наряде я чувствую себя чуть более собранной, несмотря на крутящиеся в голове мысли. Уже садясь на стул с прямой спинкой и взяв в руки блокнот и ручку, я думаю, как неловко бы чувствовала себя в вещах Вероники, если бы она могла меня видеть.
Когда я устраиваюсь на своем месте, Вероника поворачивается ко мне, и я готовлюсь увидеть белую маску ее лица, вспомнив тот момент во сне, когда вуаль тумана обнажила череп за лицом моей матери. Но сегодня утром лицо Вероники непохоже на маску. В раннем утреннем свете кожа розовая, будто она только что умывалась. Как будто сняли защитный слой, обнажив… что?
На мгновение мне кажется, что она вот-вот расплачется. Но затем Вероника стискивает зубы и, отвернувшись к окну, произносит:
– Если вы готовы… – И продолжает историю, не дожидаясь моего ответа.
«Я уехала из поместья тем же вечером, когда нашла папку с информацией о себе и записку матери. Чего мне было ждать? Отец уехал на конференцию, такой возможности могло больше не представиться – или мне могло не хватить храбрости.
Так как прежде мне чемодан никогда не требовался, я нашла на чердаке старую сумку, старинный парчовый саквояж, который, возможно, когда-то принадлежал моей бабушке, Джозефине Хейл. Внутри лежал медальон на сиреневой ленте, с нарисованной эмалью фиалкой. Я повязала его на шею. Положила в саквояж вещи, экземпляр „Джейн Эйр“ и немного денег, которые успела накопить. Надела пальто, которое миссис Вайнгартен купила мне в прошлом году в магазине Peck&Peck.
Пробираясь через французское окно в библиотеке, я чувствовала себя Джейн Эйр, которая сбегает из Торнфилда, узнав его секрет. Как и я. Я узнала, что это я – та самая сумасшедшая на чердаке.
Я выскользнула в темноте и бросилась бежать к лесу, по тени, которую отбрасывала башня в свете луны: ее тьма защищала меня от глаз любого, кто выглянул бы в окно. Я знала, что ночной сторож с собаками в это время внизу, у ворот. И пока я бежала по извилистым изгибам Тропы, в голове возникали образы всех девочек, кто пытался сбежать этим путем раньше, как их уши готовились уловить любой сигнал тревоги, шаги охранников, лай ищеек. Я прокралась мимо статуи Цербера, будто он мог в любой момент ожить и поглотить меня тремя своими челюстями, и каждый нерв в моем теле горел огнем, а сердце стучало так громко, что я боялась, как бы стук не разбудил мертвецов на детском кладбище.
У самой реки стеной встал туман, преграждая мне путь, и вдруг лес наполнился светом. Я подумала, что это фонарь сторожа, что меня поймали, но тут свет исчез, и я услышала горн на реке, и поняла, что это луч от маяка. Он освещал мне путь вниз с утеса и через болота, ветер шелестел сухими камышами, точно это появлялись призраки всех девушек, кто пытался сбежать из Ненастного Перевала до меня. К тому времени, как добралась до станции, я наполовину замерзла, но слишком боялась выдать себя и не пошла внутрь, в зал ожидания, а пряталась в густой траве, пока на станцию не прибыл поезд, с шумом остановившись в облаке пара.
Я часто слышала гудок ночного поезда. Миссис Вайнгартен каждое Рождество ездила навестить свою сестру в Буффало и рассказала, что поезд шел из Торонто до Нью-Йорка. И я всегда представляла себе его пассажиров как персонажей из старого фильма: „Убийство в Восточном экспрессе“ или „Леди исчезает“[24]. И вот я должна выйти из болотных низин в строгом шерстяном пальто от Peck&Peck, с бабушкиным саквояжем и сесть на поезд – и все это в начале девяностых годов. Как если бы я вышла из черно-белого фильма и попала в цветной, из прошлого в настоящее.
Думаю, именно тогда мне в голову впервые закрались подозрения о том,
