Шесть масок смерти - Сюсукэ Митио

На первом рисунке была изображена девочка и ее родители, на втором – отец, утонувший в море. На третьем – заболевшая мама и ее медбрат.

Если я все правильно понял, ее отец погиб в море, когда девочка еще не ходила в школу. А мать умерла от болезни совсем недавно, около трех месяцев назад. Вроде бы это случилось не в больнице, а в домашней постели. Название ее болезни девочка не знала. Но она говорила, что в процессе лечения мать потеряла волосы, так что, скорее всего, диагноз был тот же, что у моей жены: один из видов рака.

Сейчас девочка принялась за четвертый рисунок. Дом простой формы: квадратик, а на нем треугольник. Внутри – немного широкая фигура женщины. Закончив рисовать, девочка показала пальцем на рисунок и сказала:

– My aunt’s house.

Дом моей тети…

В доме не было никого, кроме ее тетки, а значит, она, вероятно, жила одна. Я смотрел на рисунок. Девочка отложила карандаш и пальцами на столе показала жест, как будто она шла куда-то. Потом опять взяла карандаш и нарисовала себя рядом с теткой.

– Лив тугедзаа[35].

– А-а, рибу тугедзаа…

Наверное, три месяца назад после смерти матери тетка взяла ее к себе.

Карандаш девочки опять пришел в движение, и она нарисовала один маленький прямоугольник и несколько кружков. Скорее всего, это были купюра и мелочь. Над ними девочка нарисовала большой крест и сказала не то чтобы грустно или отчаянно, а с ровной обычной интонацией: «Но манэ»[36]. А потом подняла бумажный стаканчик, который стоял на столе, и потрясла им.

– So I’m doing this.

Поэтому я занимаюсь этим…

Мы с девочкой смотрели друг на друга, и я вспомнил «Ningyo-nо Haka» (Куклина могила), которую написал Херн. Это была небольшая вещь в форме эссе. О доме старика по имени Манъэмон.

Однажды Манъэмон привел домой девочку. Такого же возраста, как девочка, сидящая сейчас передо мной. Звали ее Инэ. Она была худенькая, слабенькая, говорила бесцветным голоском, рассказывая о смерти ее семьи. Сначала от болезни умер ее отец, а вслед за ним – мать. А потом и старший брат лежал в горячке и не мог подняться. На сорок девятый день после смерти матери он поднял палец и закричал, не вставая с постели:

– Там мама!

Состояние его ухудшилось, и в конце концов его сердце перестало биться.

Рассказав эту странную историю, Инэ встала и собиралась было уйти. Херн, чтобы расспросить Манъэмона, собирался пересесть на место, где сидела девочка. И тут она поспешно что-то сказала Манъэмону. А тот, переведя на английский, передал Херну.

– Сначала постучите по татами.

Херн спросил почему. По словам Манъэмона, если сесть на место, которое еще хранит тепло другого человека, вберешь в себя все его горести. Инэ верила в это, поэтому и сказала, что сначала надо постучать по татами, где она сидела.

Однако Херн не последовал этой примете и сел на место, которое еще хранило тепло Инэ. Увидев это, Манъэмон сказал:

– Инэ, господин любезно принял на себя твои страдания.

– …Дзей аа бэри гуддо[37]. – Я улыбнулся девочке, похвалив ее работы. Но она опустила уголки губ и покачала головой, наклонив ее. Было непонятно, что значил этот жест. Она перевернула страницу записной книжки и стала рисовать новую картинку, прикрыв ее рукой.

Эта картинка отличалась от предыдущих. Я понял это по мелким линиям, которые она рисовала. Может быть, ей хотелось продемонстрировать мне свои способности?

Девочка рисовала бабочку, которая до удивительного была похожа на настоящую. Чем больше становилось линий и теней, тем сильнее казалось, что это фотография бабочки, снятая на «Полароид». Обычно дети рисуют бабочек с закрытыми крылышками, но ее бабочка была и не с полностью открытыми, и не с полностью закрытыми крыльями. На рисунке был точно воспроизведен момент, когда бабочка отдыхала, расслабив крылышки. Да, она не собиралась никуда улетать, ее крылья отдыхали. Я не знал, за счет чего создавался подобный эффект, но он четко ощущался. Это был карандашный рисунок, поэтому он, конечно, не передавал цвет. По внешней стороне крыльев была нарисована черная рамка; интересно, что это за вид? Хотелось бы увидеть эту бабочку в цвете. Но если б я ее увидел, может быть, разочаровался бы – настолько это был совершенный черно-белый карандашный рисунок.

– Ховай аа юу гуддо атто дрооингу? – Почему ты так хорошо рисуешь? – спросил я из искреннего интереса.

Не останавливаясь, она ответила мне:

– My mom.

Моя мама.

– Ilustrator.

Иллюстратор.

Наверное, это гены. Или же, может быть, она много рисовала, подражая матери? Девочка отложила карандаш и резким движением передала мне блокнот. Я взял его и некоторое время смотрел на рисунок, то приближая, то отдаляя его от лица. Мне захотелось посмотреть еще раз на остальные рисунки, и я медленно перелистывал назад страницу за страницей. Девочка и тетя, стоявшие в доме. Лежавшая на кровати мать и медбрат, стоящий рядом со шприцем в руках. В этот момент девочка вытянула руку с противоположной стороны стола и показала на лицо медбрата:

– He speaks like you.

Он говорит, как ты.

– Айсукурииму, – вдруг сказала девочка.

Ее произношение звучало на азиатский или даже на японский манер. И представить себе, что так говорит девочка-иностранка, было так же странно, как если б в европейском ресторане вам внезапно подали отядзукэ – рис, политый зеленым чаем.

– Айсукурииму, – попробовал сказать я. Мне казалось это совершенно обычным, но прозвучало дико странно, и я невольно рассмеялся. Я ожидал, что девочка посмеется со мною вместе, но ее выражение лица осталось прежним.

Однако действительно. Наверное, девочка смогла распознать мой японский английский благодаря общению с медбратом, у которого было произношение, похожее на мое. Конечно, раз медбрат работал в Ирландии, он наверняка в совершенстве владел английским. Но в мире есть много людей, которые бегло говорят на иностранном языке, несмотря на огрехи в произношении.

Только я хотел спросить у девочки, из какой страны был медбрат, как она сама сказала:

– He speaks like you but he is not like you.

Он говорит, как ты, но он не такой, как ты.

– … ховай[38]?

– He never looks sad.

Он никогда не выглядит грустным.

Я посмотрел на медбрата, нарисованного у меня в записной книжке, – и, действительно, у него было доброе выражение лица. Он так спокойно улыбался, что это даже выглядело неестественно, учитывая, что он находился рядом с человеком на смертном одре.

– Небаа?[39]

– Небаа.

– Even when Mom died, he was smiling.

Он улыбался даже тогда, когда мама умерла.

– Риарии?[40]

Девочка кивнула. И так же, как до этого с помощью рисунков, жестов и коротких фраз, рассказала мне о том, что происходило. Мы нашли