Операция спасения - Сергей Иванович Зверев
— Знаешь? — наконец ответил тоже по-русски поляк. — Понимаю. Тебе Якоб Баум рассказал.
— Конечно. Он же с тобой договаривался привезти тело для похорон, по нашей просьбе договаривался, а мы должны были узнать о тебе побольше, ведь рисковал не только ты, но и мы с тобой вместе. Так что мы пришли тебя поблагодарить. Перстень жены Баума — вещь ценная, но и простое слово «спасибо» тоже чего-то стоит.
Поляк пожал плечами и покрутил головой, пытаясь убедиться, что за ним и этим русским никто не наблюдает. Хотя нет, наблюдает. На углу он увидел второго русского, худощавого высокого молодого человека, который помогал выкапывать тело и прятать его под углем. Ясно, он наблюдает за тем, нет ли поблизости посторонних, особенно немцев. Серьезные ребята. Непонятно только, почему они не уходят на восток к своим, чего они ждут здесь, в Польше?
— Вам еще что-то нужно? — проявил Янош догадливость. — Вы русские офицеры, я понял. Вы старшие среди этих русских, которые оказались здесь, в Освенциме.
— Освенцим, — повторил Романчук польское название города. — Звучит хорошо, звонко, по-польски. Но только немцы его называют Аушвиц, а это напоминает звук плети или пинок сапога. Лагерь разрастается. Он захватил уже территорию двух предприятий, уже появились Аушвиц-1 и Аушвиц-2. Целый город вырос, город рабства, смерти. Город, в котором бесправные узники работают, умирают, многих специально присылают сюда для уничтожения. Из железнодорожного вагона сразу в газовую камеру. Всех слабых, всех стариков, инвалидов, всех, кто представляет опасность для рейха.
— Зачем ты мне это рассказываешь? — перебил капитана поляк. — Я часто бываю в лагере, я вожу туда уголь. Я все это вижу. Но мне нужно что-то есть и кормить семью. Армии нет, государства нет, и некому меня защитить. Поэтому я имею право выживать сам как могу. Разве не так?
— Семью? — удивился Романчук. — А Якоб Аронович сказал, что ты одинок.
— А незачем кому-то знать, где моя семья. Спрятал так, что не найти.
— Вот видишь, и у тебя есть семья, Янош, и тебе есть чем дорожить. А еще это твоя страна, а в ней хозяйничают немцы, которые поляков ни в грош не ставят. Они уже считают Польшу своей. Тебе и этого мало?
— Что вам от меня надо? — перебил поляк, хмуро вытирая руки ветошью.
— Чтобы ты еще помог нам. Мы расплатимся медикаментами, а они на черном рынке стоят недешево. Внакладе не останешься. А от тебя мы хотим вот чего. Ты там в лагере с кем-то общаешься, есть там у тебя знакомые, с кем ты встречаешься каждый раз, когда уголь привозишь. Постарайся узнать, где моя дочь. Мы хотим ее вызволить из этого ада.
— Дочь? — опешил Янош, уставившись на русского. — Там, в лагере? Русская?
Романчук молча кивнул, наблюдая за Яношем и пытаясь понять, как тот настроен: захочет помочь или нет, не рискнет. А поляк так сосредоточенно тер свои руки ветошью, как будто именно от этого зависела его жизнь, жизнь его страны. Наконец он уверенно посмотрел на капитана и заговорил:
— Хорошо, я помогу. Но только мне нужны не просто лекарства, а вполне конкретные. Я напишу список, чего и сколько нужно. Это не на продажу. Это для жены. И немного для подкупа людей там, в лагере. В основном лекарства, которые имеют некоторое наркотическое действие. Но в основном туда хорошо идет коньяк. У вас есть фотография дочери?
Когда на улице стемнело, все были уже в подвале. И в аптеке на улице Вжосы, и в подвале дома Агнешки партизаны заносили сведения о концлагере в специально подготовленные журналы. Там были и описания, и схема расположения зданий, примерное назначение каждого, насколько можно было разглядеть в бинокль издалека. Отдельно описание охраны, график смены постов. Прошел день, потом второй, но Романчуку вместе с лейтенантом никак не удавалось добраться до рации, спрятанной на опушке. На проходившей рядом проселочной дороге все время кто-то находился. Один раз немцы, два раза поляки. Но рисковать и показываться там даже при поляках было опасно. И партизаны решили дождаться удобного времени и перепрятать рацию в более надежное место, где не бывает людей. Оба понимали, что у них нет опыта в таких делах, что всему приходится учиться на ходу.
Капитан Сорока, воспользовавшись тем, что Канунников задержался, а скорее всего остался ночевать на улице Вжосы, снова затеял разговор с инженерами. Он осторожно прощупывал их настроение, расспрашивал, о чем они мечтают, какие планы строят на послевоенное время. Ведь невозможно же даже представить, что Германия может победить Советский Союз. Значит, рано или поздно война закончится разгромом немецкой армии и воцарится светлый мир! Очень хотелось особисту завербовать себе сторонников, с которыми можно было бы двинуться на восток к своим. Он уже понял, что с Канунниковым, а тем более с Романчуком и его женой не договориться. Они ни за что не уйдут отсюда, пока не освободят свою дочь. Но, скорее всего, у них не получится. Мыслимое ли дело из такого концлагеря вызволить человека, отбить с боем! Это означает, что капитан с женой и сыном не уйдут отсюда никогда. И эта мысль удручала Сороку. Нет, Олег Гаврилович не был трусом. Он скорее был крайне осторожным человеком и во всем пытался увидеть смысл, логику. По его логике, надо было уходить, смирившись с потерей близких. Надо сражаться с врагом, возвращаться в армию. Не время сейчас оплакивать близких. На это будет время после победы.
— Ребята, вы же взрослые люди, — увещевал бывших узников Сорока, — вы понимаете, что больше пользы мы принесем в рядах регулярной армии, а не в тылах, прячась по подвалам и лесам. Нас мало, у нас нет оружия, немцы в любой момент, как только мы проявим активность, начнут прочесывать местность, и нас рано или поздно всех перебьют. Вы понимаете, что это бессмысленная гибель?
— Слушай, капитан, — перебил особиста Бурсак. — Ты там не был, ты не знаешь, каково это — побывать в лагере смерти. А вот лейтенант побывал. Мы-то в рабочей команде находились, у нас содержание было еще сносное, а он в бараке военнопленных. Ты просто не представляешь, что наш Сашка пережил там. Им хотелось вырваться оттуда любой ценой, они даже жизнью рисковали, хотя шанс выжить был мизерный. Выжил только он! И они с капитаном нас освободили. Так ты что же, думаешь, что мы предадим их? Валя Никодимов жизнь в муках отдал за общее дело, а мы вот с
