Похвала Глупости - Дезидерий Эразм Роттердамский
Монахи
К богословам всего ближе стоят, по своему благополучию, так называемые религиозы или монахи, хотя оба эти наименования одинаково мало подходят к ним: большинство их имеют очень мало общего с религией; с другой стороны, нет людей, которые бы чаще встречались на всех улицах и перекрестках[73]. Что за несчастный народ были бы монахи без моей помощи! Они служат предметом такой всеобщей антипатии, что даже встретиться с монахом считается дурной приметой. Но зато, по моей милости, какого они высокого мнения о себе! Начать с того, что благочестие они считают своим исключительным уделом; высшее же благочестие они полагают в возможно полном невежестве: не уметь даже читать – это в их глазах идеал благочестия. Читая ослиным голосом свои псалмы, без всякого выражения и понимания, они воображают, что доставляют величайшее наслаждение слуху святых. Иные из них бахвалятся своей неопрятностью и нищенской жизнью. С диким завыванием выпрашивают они у дверей милостыню. Назойливой толпой наполняют постоялые дворы, почтовые кареты, суда, к немалому ущербу для настоящих нищих. Своей нечистоплотностью, невежеством, грубостью, бесцеремонностью эти милые люди хотят, как они сами утверждают, представить нам собой живой образ апостолов. Забавно видеть, как все у них предусмотрено, предписано, рассчитано с математической точностью, не допускающей ни малейшего отступления: сколько должно быть узлов на башмаке, какого цвета перевязь, какой окраски должна быть одежда, из какой материи и какой ширины пояс, какого фасона и каких размеров капюшон, сколько пальцев в диаметре должна иметь тонзура, сколько часов надо спать и тому подобное. Насколько, однако, неудобно подобное однообразие, при бесконечном разнообразии телесных и духовных особенностей людей, – это слишком очевидно. И однако, этими-то вот именно пустяками они всего более и дорожат; и не только кичатся ими перед мирянами, но и друг друга из-за них презирают. Эти люди, исповедующие и проповедующие апостольскую любовь и милость, готовы душить друг друга за горло из-за того, что пояс, например, не так опоясан или что одежда несколько более темного цвета, чем предписано. Есть между ними до того строгие в своем благочестии, что сверху надевают шерстяное, а на тело надевают полотняное; другие, наоборот, сверху носят полотно, а под ним – шерсть. Есть и такие, что боятся дотронуться до денег, как до яда, зато не прочь выпить или побаловаться с женщинами. Наконец, всего более озабочены они тем, чтобы во всем отличаться от мирян. Вообще же они стараются не столько о том, чтобы походить на Христа, сколько о том, чтобы друг на друга не походить. Вот почему такое наслаждение доставляют им их орденские клички. Одни с гордостью называют себя вервеносцами; но вервеносцы, в свой черед, разделяются на так называемых колетов, миноров, минимов, буллистов. За вервеносцами идут бенедиктинцы, бернардинцы, бригиттинцы, августинцы, вильгельмиты, якобиты[74] – точно недостаточно им имени христиан!..
Монахи пред судом Христа
Большинство их придают такое значение исполнению своих обрядов и уставов, что и Царство Небесное считают не вполне достаточной для себя наградой. Им и в голову не приходит, что Христос, чего доброго, не обратит на все это никакого внимания, а потребует лишь отчета в исполнении единственной своей заповеди – любви к ближнему. Между тем с чем предстанут перед Христом эти люди в день последнего суда? Один покажет ему свою брюшину, растянутую рыбой всех сортов и видов; другой вывалит сотню пудов псалмов; третий начнет перечислять мириады постов и сошлется при этом на свой желудок, столько раз рисковавший лопнуть от розговенья после каждого поста; четвертый вытащит такую кучу обрядов, что ими можно было бы нагрузить семь купеческих судов; пятый будет бахвалиться, что в течение шестидесяти лет ни разу не прикоснулся к деньгам иначе, как надев предварительно на руку двойную перчатку; шестой принесет свой плащ, до того пропитанный грязью и потом, что последний бурлак не захотел бы надеть его; седьмой сошлется на то, что он шестьдесят лет прожил, как губка, не двинувшись с места; восьмой принесет с собой хрипоту, приобретенную усердным песнопением; девятый – нажитую в одиночестве спячку; десятый – оцепеневший от продолжительного молчания язык. А как прервет Христос этот бесконечный поток бахвальства да как скажет: «Откуда этот новый род иудеев? Единственный закон признаю Я истинно Моим, но о нем-то Я до сих пор ни слова не слышу! А ведь открыто, без всякой аллегории или притчи, обещал Я в Свое время наследие Отца Моего – не капюшонам, не молитвословиям, не постам, но делам любви. Не хочу Я знать людей, которые слишком хорошо знают свои подвиги. Эти люди, желающие казаться святее Меня, могут, если угодно, занять небо абраксазиев[75] либо прикажут выстроить себе новое небо тем, которые свои уставы ставили выше Моих заповедей». Какими глазами, думаете вы, посмотрят они друг на друга, когда выслушают эти грозные слова и увидят, что отдано предпочтение перед ними бурлакам и извозчикам?..
Благополучие монахов. Их сила
Но что им в том, когда благодаря мне они вполне счастливы своей надеждой? Хотя они и не принимают прямого участия в общественных делах, никто, однако, не осмелится относиться к ним с пренебрежением, в особенности к нищенствующим монахам, которые держат в своих руках всевозможные тайны всех и каждого. Тайны эти они свято блюдут; правда, если иной раз под пьяную руку явится желание позабавить друг друга веселыми анекдотами, то они не прочь и порассказать кое-что в приятельской компании, но при этом они ограничиваются лишь сутью дела и умалчивают имена. Другое дело, если кто на беду раздразнит этих ос, тогда они сумеют славно отплатить ему при первом же случае, опозорив
