История и миф - Юрий Викторович Андреев

многие действительно существовавшие исторические личности VII–VI вв. Исключение составляют, может быть, только Солон и Писистрат, но и они укоренились в памяти потомков лишь после того, как были возведены в ранг полумифических героев. Ежегодно персонажи мифов появлялись перед афинянами на театральной сцене во время больших религиозных празднеств, и это было еще одной гарантией их исторической подлинности. Набожные и благочестивые люди, а таких и в Афинах, и по всей Греции было в то время подавляющее большинство, не могли поверить в то, что древние герои, которым они молились, которых они чтили жертвами в святилищах, были всего лишь выдумкой поэтов и сказочников. Миф был великим наставником греков во всей их духовной жизни. Он учил их морали и нормам поведения. Из мифов узнавали они о происхождении и древней доблести знатных родов, о далеком прошлом целых государств и народов.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что ее самоопределение стоило истории стольких трудов, что она долгое время никак не могла вырваться из материнских объятий мифологии, а по существу, связывавшая их пуповина так никогда и не была по-настоящему разорвана. Не случайно сами греки всегда ставили историографию как особый литературный жанр на одну доску с поэзией и сравнивали их между собой. Такое сравнение проводит, например, Аристотель в «Поэтике». «Поэзия, — пишет он, — более философична и имеет больше веса, чем история, так как она говорит более о всеобщем, история же о частном. Под всеобщим я подразумеваю, что люди того или иного рода говорят или делают... Такова цель поэзии, поскольку она лишь дает собственные имена универсальным категориям. Под частным я понимаю то, что совершил Алкивиад, и то, что он испытал» (Arist. Poet. 145 lb, 5-11). Нам это сопоставление может показаться и странным, и нелогичным. Для греков же оно было вполне закономерным. Они очень остро чувствовали родство обоих жанров, ибо хорошо помнили, что и поэзия, и история в равной степени ведут свое происхождение от мифологии, что было время, когда они обе еще составляли единое и неделимое целое. Первым великим поэтом и историком в одно и то же время был для огромного большинства греков Гомер (ил. 6). Они не только наслаждались красотой и звучностью эпического стиха, но и твердо верили почти каждому слову поэта. Каждый факт, попавший в поле зрения создателя «Илиады» и «Одиссеи», считался историческим фактом. Именно поэтому всякие изменения и поправки в тексте поэм рассматривались чуть ли не как святотатство. Поэтому столько шума и разговоров было по всей Элладе, когда какой-то афинский редактор «Илиады» (некоторые считали, что это был Солон, другие — что Писистрат) вставил в текст «Каталога кораблей» две строчки, в которых говорилось, что Аякс со своими 12-тью саламинскими кораблями встал рядом с афинской эскадрой (таким способом интерполятор хотел доказать обоснованность афинских претензий на владение островом Саламином).

Показательно отношение к Гомеру такого глубокого и серьезного историка, как Фукидид, который, видимо, с бо́льшим основанием, чем Геродот, официально носящий этот титул, мог бы быть признан «отцом истории». В историческом вступлении к рассказу о Пелопоннесской войне (так называемая Археология) он среди всех войн древности особо выделяет только Троянскую войну, уделяя ей гораздо больше внимания (целых три главы из двадцати), нежели греко-персидским войнам, от которых он отделывается двумя-тремя фразами.

Ил. 6. Гомер. Герма в Британском музее

Пелопоннесская война, о которой он намерен поведать миру, по всем статьям превосходит войну из-за Трои, как и все остальные предшествующие ей войны, — такова основная мысль историка, красной нитью проходящая через все Вступление. Однако историческая реальность похода на Трою ни разу не ставится под сомнение. Фукидид замечает только, с оттенком известного снисхождения к слабостям своего предшественника, что, будучи поэтом, Гомер мог приукрасить и преувеличить некоторые детали подлинных событий. Со своей стороны, он заверяет читателя, что его заботит не столько красота изложения (пусть о ней беспокоятся поэты вроде того же Гомера), сколько точность и правдивость передачи исторических фактов. По всему видно, хотя сам он прямо и не признается в этом, что Фукидид видел в Гомере своего единственного серьезного соперника, видимо, даже более серьезного, чем Геродот, и, следовательно, воспринимал его не только как поэта, но и как самого настоящего историка, хотя и писал он гекзаметром, а не прозой, как сам Фукидид.

Один этот факт показывает, что, несмотря на всю глубину и остроту своего ума, Фукидид остается все же человеком своего времени, античным историком, которого отделяет от современной историографии целая пропасть. Ни один серьезный современный историк не рискнул бы принять свидетельства Гомера о Троянской войне и связанных с ней событиях за достоверный исторический источник. В «Илиаде» и «Одиссее» подробнейшим образом рассказывается о множестве разнообразных событий, таких, как сражения, морские плавания, пиршества, жертвоприношения, погребения и т. д. Все это изображено очень наглядно и живо со знаменитой гомеровской пластичностью, но все это не может считаться историей по той лишь простой причине, что сам Гомер был не историком, а поэтом. Для древних, как мы только что видели, это различие не имело принципиального значения, так как они не усматривали никакой серьезной разницы между историей и мифом. Мы теперь, конечно, не можем, не имеем права не замечать этого различия, хотя и сейчас еще нередко находятся люди, которые именно так и поступают.

В недавно опубликованной книге грузинского филолога Р. Гордезиани «Проблемы гомеровского эпоса» (Тбилиси, 1978) даются весьма заманчиво звучащие рекомендации для тех, кто стремится найти историческое зерно в художественных произведениях подобных «Илиаде» и «Одиссее». Обычно в таких произведениях, уверяет нас автор, «исторические события органично слиты с мифологией, сказочными элементами и вымышленными моментами. Такого рода синтез, однако, вовсе не означает бессистемного смешивания разных элементов. При правильном подходе к таким произведениям можно довольно четко выделить каждый из этих элементов и сделать их объектом специального исследования». Итак, по мысли автора, надо только знать, с какой стороны подойти к памятнику героической поэзии, и он тут же раскроет нам все свои секреты, поскольку история и вымысел перемешаны в нем не хаотично, а в строго установленных пропорциях, выверенных почти как на аптекарских весах.

О том, что происходит в действительности, когда исторические факты и художественный вымысел смешиваются в общем потоке эпической традиции, мы можем судить по некоторым достаточно хорошо известным примерам, взятым из истории средневековой европейской литературы. В 778 г. Карл Великий вторгся со своим войском в Испанию, принадлежавшую в то время арабам. На обратном пути арьергард его армии подвергся