Каменные колокола - Владимир Арутюнович Арутюнян

— Что-то заспешил ты, Сого...

— Из края в край меня все встречные-поперечные, грешники и праведные величают «Сого-ага».

— Сого-ага, этого человека ты избил?

— Я. И не его одного. Я колошматил даже чиновника из города. И разбойника, спустившегося с гор, тоже доводилось. С чем пожаловал, а? Говори и проваливай. — Он напустился на Вароса: — Змеиное отродье, ты еще не сдох?

— Этот олух расшиб ногу белому волу, — встряв в разговор, подольстился кто-то к Сого.

— Жаль, что только волу...

Сагат насмешливо покачал головой. Сого снова вскипел от ярости и назло пришельцам снова обрушился на Вароса.

Сагат в мгновение ока вытащил маузер и вырос перед Сого:

— Слушай, свинья, я сейчас десять пуль всажу в твое брюхо.

Неожиданно резким движением Сого вытащил кинжал. Казалось, никакой силе на свете не удержать его, но в мгновение ока Левон перехватил его запястье.

— Многовато будет, Сого. Тебе от мира не причитается такой доли. — Они в упор посмотрели друг на друга. — Разве не знаешь, что человек из стали скроен, сломается твой кинжал.

Никто не успел заметить, как кинжал перешел из руки Сого к Левону. Левон сделал шаг в сторону, выдернул из телеги клок сена, обернул им клинок, потом согнул обеими руками и ударил плашмя по своему колену. Клинок с треском разломался пополам. Он швырнул одну половинку в ущелье, другую закинул на гору.

Терпению Сого приходил конец. Равнодушие крестьян доводило его до бешенства. Он всегда воображал, что при одном его имени крестьяне, где бы они ни находились, тут же превращаются в смиренных баранов. И сейчас был одержим лишь одним желанием: избить всех, растоптать. Но перед ним стояли Сагат и Левон, самые храбрые офицеры гарнизона. Каждый из них мог бы выйти один против толпы. А когда они вместе, их остерегался даже Япон.

Сого повернулся к стоявшему возле него батраку, двинул кулаком по голове, стянул шапку и ею же ударил его по лицу.

— Чего рот разинул? Поживее зарежьте вола, тащите в телегу и мигом в деревню. — Он повернулся к другому: — Беги во весь дух в село, скажи ханум, что сегодня гости у нас. Сого будет пировать с теми, кто разломал его кинжал. А ну-ка живо!

Крестьянин побежал в сторону деревни. Сого уже кричал на остальных:

— Что таращитесь? Людей не видали, что ли? Кто бы тут ни проходил, все равно на меня работать вам. Прочь «отсюда! — Теперь он обращался к офицерам: — Пожалуйте ко мне, господа. Хлебом-солью поделюсь, забудем, что было. Дома у меня есть еще один кинжал. За себя я постоять сумею, и мы сговоримся.

— Твоим хлебом можно подавиться, — сухо бросил Сагат. — Я офицер, а ты посмел поднять руку на воина. Для этого в армии существует военный трибунал.

Он приказал двум солдатам отвести Вароса в село и кивнул Левону:

— Пошли...

Они спустились к ущелью, и крестьяне смотрели им вслед, пока те не скрылись из виду.

Вдали с пахоты поднимался тонкий пар. Плодоносить готовилась земля.

Два солдата, поддерживая Вароса под руки, вели его через село. Он глухо всхлипывал:

— Что я плохого сделал? Хотел камень убрать с дороги, чтоб телега прошла. Ведь этот камень мог ушибить меня, и никто бы не сказал, что виноват Сого. Еще меня бы обвинили, будто нарочно ногу повредил, чтобы увильнуть от воинской службы. И не моргнув расстреляли.

Солдаты утешали Вароса:

— Ладно, ладно, будь мужчиной... Ты что, совсем боли не переносишь?

— Переношу, я толстокожий. Сколько бы меня ни били, я все выдерживаю. А если и сдохну, невелика потеря, завернут в тряпье и сбросят в первую же попавшуюся яму. Я такое видел не раз...

По дороге им встретилась вдова. Заметив окровавленное лицо и одежду Вароса, она прошептала:

— Да ослепнут глаза того, кто ударил... да отсохнут руки...

— Так ведь и я мог ударить, — громко, чтобы слышала Арпик, сказал он. — У меня тоже тяжелая рука. Я за себя не отвечаю.

Солдаты довели его до конюшни и, убедившись, что ему не будет худо, заторопились уйти, порядком утомившись его нытьем.

К стене конюшни была прибита листовка:

«Крестьяне, я, четыре года не получая налога, содержал солдат. Стоящие в Нахичевани и Шаруре османские части в любую минуту могут открыть фронт. Солдат не может голодным воевать. Выделите из ваших запасов долю гарнизону. Пусть бедняк не открещивается, пусть богач не бахвалится своими припасами. Турки всех будут крестить в одной купели.

Кешкендский уездный комиссар

Временного дашнакского правительства — Япон».

Люди подходили, читали, отходили, считая при этом своим долгом справиться о здоровье Вароса. Ему в конце концов расспросы надоели, и он сорвал листовку, отнес и прицепил к церковной стене. Из церкви как раз в это время выходил Сето. Увидев Вароса, он подошел к нему. Сето был грустен и бледен.

— Варос...

— Что?

Сето потоптался на месте.

— Варос...

— Ну говори же!..

Они прошли к конюшне, уселись на большой камень. Варос достал трубку, стал набивать табаком. Сето одолевали горькие думы. Варос поднес трубку к глазам Сето:

— За эту трубку мой дед двух баранов отдал. Хороша?

— Да, — машинально ответил Сето и добавил: — При хорошем ты деле. Подай коня, уведи... И паек, должно быть, неплохой.

— Дают раз в день. Хочешь — сразу лопай, хочешь — припаси. У кого как, это смотря по аппетиту. Я уминаю зараз.

— Где ночуешь?

— На сене, ваше благородие. Хочешь — устраивайся под яслями, хочешь — в яслях.

— Варос...

— Заладил... да говори же, всю душу вымотал!

— Я письмо получил. Ты умеешь читать?

— Умею.

— Если дам прочитать, сумеешь язык за зубами держать?

Дрожащими руками Сето вытащил письмо из кармана и тут же пугливо оглянулся. Никого поблизости не было. Варос взял конверт, тоже посмотрел по сторонам, надорвал, вытащил письмо и начал читать по складам:

— «Жителю деревни Кешкенд, ныне военнослужащему Сето Меликяну. В счет твоего долга, взятого в апреле 1918 года от гражданина Сого Согояна, конфискуется принадлежащий тебе земельный участок и передается Сого Согояну. Об этом ты был предупрежден еще год назад, в апреле 1919 года, в устном порядке. Просроченный долг ты не закрыл, заявив, что находишься на воинской службе и вот уже второй год как не получаешь жалованья...»

Под этим бесцеремонным текстом красовались колонкой подписи именитых односельчан и свидетелей.

Во время чтения Варос часто переводил дыхание и поглядывал на