Том 3. Чевенгур. Котлован - Андрей Платонович Платонов
Одного всадника Полюбезьев узнал.
– Товарищ Чепурный! Разрешите вызвать вас на краткое собеседование.
– Полюбезьев! – узнал Алексея Алексеевича Чепурный, помнивший все конкретное. – Говори, пожалуйста, что тебе причитается.
– Мне о кооперации хочется вкратце сказать… Читали, товарищ Чепурный, про нравственный путь к социализму в газете обездоленных под тем же названием, а именно «Беднота»?
Чепурный ничего не читал.
– Какая кооперация? Какой тебе путь, когда мы дошли? Что ты, дорогой гражданин! Это вы тут жили ради Бога на рабочей дороге. Теперь, братец ты мой, путей нету – люди доехали.
– Куда? – покорно спросил Алексей Алексеевич, утрачивая кооперативную надежду в сердце.
– Как куда? – в коммунизм жизни. Читал Карла Маркса?
– Нет, товарищ Чепурный.
– А вот надо читать, дорогой товарищ: история уж кончилась, а ты и не заметил.
Алексей Алексеевич смолк без вопроса и пошел вдаль, где росли старые травы, жили прежние люди и ждала мужа жена-старушка. Там, может быть, грустно и трудно живется, но там Алексей Алексеевич родился, рос и плакал иногда в молодых летах. Он вспомнил свою домашнюю мебель, свой ветхий двор, супругу и был рад, что они тоже не знали Карла Маркса и поэтому не расстанутся со своим мужем и хозяином.
Копенкин не успел прочитать Карла Маркса и смутился перед образованностью Чепурного.
– А что? – спросил Копенкин. – У вас здесь обязательно читают Карла Маркса?
Чепурный прекратил беспокойство Копенкина:
– Да это я человека попутал. Я и сам его сроду не читал. Так, слышал кое-что на митингах – вот и агитирую. Да и не нужно читать: это, знаешь, раньше люди читали да писали, а жить – ни черта не жили, все для других людей путей искали.
– Почему это нынче в городе дома передвигают и сады на руках носят? – разглядывал Копенкин.
– А сегодня субботник, – объяснил Чепурный. – Люди в Чевенгур прибыли пешим ходом и усердствуют, чтоб жить в товарищеской тесноте.
У Чепурного не было определенного местожительства, как и у всех чевенгурцев. Благодаря таким условиям Чепурный и Копенкин остановились в одном кирпичном доме, который участники субботника не могли стронуть с места. В кухне спали на сумках два человека, похожие на странников, а третий искусственно жарил картошку, употребляя вместо постного масла воду из холодного чайника.
– Товарищ Пиюся! – обратился к этому человеку Чепурный.
– Тебе чего?
– Ты не знаешь, где теперь товарищ Прокофий находится? Пиюся не спешил отвечать на такой мелкий вопрос и боролся с горевшей картошкой.
– С бабой твоей где-нибудь находится, – сказал он.
– Ты оставайся здесь, – сказал Копенкину Чепурный, – а я пойду Клабздюшу поищу: дюже женщина милая!
Копенкин разнуздался от одежды, постелил ее на пол и лег полуголым, а неотлучное оружие сложил горкой рядом с собой. Хотя в Чевенгуре было тепло и пахло товарищеским духом, Копенкин, быть может от утомления, чувствовал себя печальным и сердце его тянуло ехать куда-то дальше. Пока что он не заметил в Чевенгуре явного и очевидного социализма – той трогательной, но твердой и нравоучительной красоты среди природы, где бы могла родиться вторая маленькая Роза Люксембург либо научно воскреснуть первая, погибшая в германской буржуазной земле. Копенкин уже спрашивал Чепурного – что же делать в Чевенгуре? И тот ответил: ничего, у нас нет нужды и занятий – будешь себе внутренне жить! У нас в Чевенгуре хорошо – мы мобилизовали солнце на вечную работу, а общество распустили навсегда!
Копенкин видел, что он глупей Чепурного, и безответно молчал. Еще раньше того, в дороге, он робко поинтересовался: чем бы занималась у них Роза Люксембург? Чепурный на это особого ничего не сообщил, сказал только: вот приедем в Чевенгур, спроси у нашего Прокофия – он все может ясно выражать, а я только даю ему руководящее революционное предчувствие! Ты думаешь: я своими словами с тобой разговаривал? Нет, меня Прокофий научил!
Пиюся изжарил наконец картошку на воде и стал будить двоих спящих странников. Копенкин тоже поднялся поесть немного, чтобы при полном желудке, после еды, скорей уснуть и перестать печалиться.
– Правда, что хорошо в Чевенгуре люди живут? – спросил он у Пиюси.
– Не жалуются! – не спеша ответил тот.
– А где ж тут есть социализм?
– Тебе на новый глаз видней, – неохотно объяснял Пиюся. – Чепурный говорит, что мы от привычки ни свободы, ни блага не видим – мы-то ведь здешние, два года тут живем.
– А раньше кто тут жил?
– Раньше буржуи жили. Для них мы с Чепурным второе пришествие организовали.
– Да ведь теперь – наука, разве это мыслимо?
– А то нет?
– Да как же так? Говори круглей!
– А что я тебе – сочинитель, что ль? Был просто внезапный случай, по распоряженью обычайки.
– Чрезвычайки?
– Нуда.
– Ага, – смутно понял Копенкин. – Это вполне правильно.
Пролетарская Сила, привязанная на дворе к плетневой огороже, тихо ворчала на обступивших ее людей; многие хотели оседлать незнакомую мощную лошадь и окружить на ней Чевенгур по межевой дороге. Но Пролетарская Сила угрюмо отстраняла желающих – зубами, мордой и ногами.
– Ведь ты ж теперь народная скотина! – с миром уговаривал ее худой чевенгурец. – Чего ж ты бушуешь?
Копенкин услышал грустный голос своего коня и вышел к нему.
– Отстранитесь, – сказал он всем свободным людям. – Не видите, лупачи, конь свое сердце имеет!
– Видим, – убежденно ответил один чевенгурец. – Мы живем по-товарищески, а твой конь – буржуй.
Копенкин, забыв уважение к присутствующим угнетенным, защитил пролетарскую честь коня.
– Врешь, бродяга, на моей лошади революция пять лет ездила, а ты сам на революции верхом сидишь!
Копенкин дальше уже не мог выговорить своей досады – он невнятно чувствовал, что эти люди гораздо умнее его, но как-то одиноко становилось Копенкину от такого чужого ума. Он вспомнил Дванова, исполняющего жизнь вперед разума и пользы, – и заскучал по нем.
Синий воздух над Чевенгуром стоял высокой тоскою, и дорога до друга лежала свыше сил коня.
Охваченный грустью, подозрением и тревожным гневом, Копенкин решил сейчас же, на сыром месте, проверить революцию в Чевенгуре. «Не тут ли находится резерв бандитизма? – ревниво подумал Копенкин. – Я им сейчас коммунизм втугачку покажу, окопавшимся гадам!»
Копенкин попил воды в кухне и целиком снарядился. «Ишь сволочи, даже конь против них волнуется! – с негодованием соображал Копенкин. – Они думают, коммунизм – это ум и польза, а тела в нем нету, – просто себе пустяк и завоевание!»
