Каменные колокола - Владимир Арутюнович Арутюнян

— Овак, иди за повитухой.

Пошел. Заговорил тревожно, а матушка Наргиз выслушала его спокойно.

— Как я и сказала... Я еще ни разу не ошиблась. — Потом, обращаясь то к Оваку, то к снохе, велела: — Овак-джан, ты в мое дело не вмешивайся. Хоть ты и коммунист, помолись про себя святому кресту. А уж от меня требуй здорового ребятенка... Сатик, никуда не ходи.

Запрись и сиди. Я, может статься, задержусь... Овак, бегом домой, воды наноси, лохани наполни... Сатик, ежели кто стучать будет, не отворяй...

Овак заспешил домой, еще двух соседок поднял на ноги и, как велела повитуха, взял ведро, пошел за водой. Матушка Наргиз направилась к роженице, деловито приосанившись. Из окна своей лавки Даниэл увидал это и смекнул: «Видать, ее к Салвизар позвали». Запер лавку и направился к дому Овака — поглядел издали, увидал бабью суматоху и обрадовался: «Мое счастье. Пусть бог хранит младенца Салвизар, а мне такого случая упускать нельзя».

Сатик не захотелось запираться среди бела дня. Села, прясть принялась. И до того она себя в тот день чувствовала молодой и беззаботной — прямо как в девичестве. Вроде сроду и в снохах не ходила. Хоть и была сурова с ней старуха — не смей и взглянуть ни на кого, — только разве ж запрет помеха? Задорно крутилось веретено, и руки Сатик легко вспархивали в воздух, и грудь ее вздымалась, и юная вдова испытывала блаженство от свободы собственных движений. Ей казалось, пряди она так вот неделю, месяц — не устанет.

И вдруг дверь распахнулась — явился Даниэл. Вдовушка ойкнула, покраснела, растерялась, но... кричать не стала, чтоб голос ее, не дай бог, не донесся до ушей соседей, чтоб они не пришли, не застигли гостя...

— Зачем ты явился?.. Уходи! Уходи!..

Нет, лавочник не затем пришел, чтоб сразу уйти. Он чуть отступил, встал в сторонку.

— Сатик!..

Сатик поднялась. Даниэл почувствовал, что она сейчас соображает, как бы удрать. Преградил ей путь:

— Ты, козочка, меня не бойся. Я пришел за тобой, украсть тебя хочу...

Сатик попятилась назад, вся съежилась, глаза ее наполнились слезами, она взмолилась:

— Нет, нет, ни за что... Уходи!..

Даниэл приблизился к ней. Сатик, почувствовав опасность, закричала. Лавочник в испуге отпрянул.

— Я тебя все равно украду. Будь готова завтра, послезавтра. Клянусь, что в другой раз без тебя я из этого дома не уйду.

Опасаясь соседей, он поспешил удалиться.

Сатик прижалась к печке и долгое время не могла опомниться. Как теперь быть? Кричать, звать на помощь, молчать?

Кругом было тихо.

Дома суматоха, а Овак сидит во дворе на камне, вобрал голову в ладони, мучается: «Очаг мой проклят, это так. Но за что же все-таки дети мои помирают?»

Прислонился спиной к стене. Почудилось — стена непрочная, рухнуть может. Представил усопших своих ребятишек подросшими. Того, что от кори помер, — в синей одежде, худого, печального. Того, которого змея ужалила, — сильным, молодым, храбрым. А резвого болтушку-малыша, который утонул, — веселым умным студентом. Стоят трое за его спиной, а он... Чем он виноват? Исчезли — остался он у непрочной стены один-одинешенек. И горы вроде бы заволокло какой-то мутью, и улицы потемнели, и прохожие из людей в тени превратились.

«Да отчего ж ни одно дитя мое не выживает?»

...Салвизар грохнулась на колени, орет:

— Помираю!.. Помираю!..

Женщины успокаивают ее:

— Тише, девка! Не впервой рожаешь. На улице услышат — совестно.

А она им не внимает:

— Помираю!..

Под коленями ее земля звенит, дрожит. Откуда-то из недр земных шипение исходит. У всего есть свой голос, и все вопит от боли.

— Помираю!..

Село живет своей жизнью. Ваче коня в ручье моет.

К нему подходит Даниэл:

— Ваче, а коня ты отдашь в коммуну?

— Что?

— Коня, говорю, отдашь?

— Кому?

— Коммуне.

— Коня?

— Да.

— Наверно, нет.

— Заберут.

— Силой?

— Уговорами.

— Не дам.

— Заберут. И на глазах у тебя его запрягут. Коммуна и впрямь хорошая штука, Ваче. Если коня потребуют, не перечь, отдай.

Асатур в прошлом году продал в Шаруре бычка, купил ковер — с мягким ворсом, красными да зелеными узорами.

— Асатур-джан, спросить хочу, только ты не обижайся, — благоговейным голоском начала жена, — ковер ты коммуне отдашь?

— Что? — Асатур вроде бы не слыхал.

— Ковер, говорю, отдашь?

— Кому?

— Коммуне.

— Говоришь, ковер?

— Ага.

— Откуда знать, собрание утвердит коммуну или не утвердит...

— А ежели утвердит?

— Тогда, может, потребуют, а может, и не потребуют.

— А ежели потребуют?

— Может, отдам, а может, не отдам, — и вдруг неожиданно вскипел: — Я ведь велел тебе курицу поймать, чтоб зарезать!..

Салвизар все еще надрывалась:

— Помираю!.. Помираю!..

— Ну потерпи еще чуток...

Земля, сделавшись вдруг малой горстью, ускользала из-под ее колен. Что-то невыносимое, мучительное должно было вот-вот отделиться от нее и утащить половину ее существа.

— А-а-а-а!..

Пол, потолок, стены — все обрело голос.

Дом наполнился жизнью. Прекратились содрогания недр. Вещи заняли свои прежние места, потолок перестал ее давить. Салвизар попыталась повернуться, чтобы взглянуть на дитя. Ее поостерегли:

— Потише!..

— Свет очам твоим, Салвизар! Сынок!

Матушка Наргиз, которая напряжена была в течение всех родов, с облегчением перевела дух:

— А ну, Салвизар, пересчитай бревна в потолке.

Роженица по предыдущему опыту знала, для чего заставляют бревна пересчитывать. Попыталась исполнить приказ повитухи. Приподняла голову. Бревна отчего-то стали разбегаться. Но она все-таки принялась считать.

— Сколько?

— Восемь?

— С восемью сыновьями за столом сидеть будешь.

Одна из женщин вышла на улицу, с хитроватой улыбкой подошла к Оваку:

— С тебя причитается.

И вдруг сделалось светло и солнечно, горы и ущелья обрели положенные им краски, а прохожие из теней превратились в людей.

— В долгу не останусь.

Он чуть было не расцеловал женщину. Та вовремя улизнула от такого позорища. Уже ничего с него не надобно, только б головы не терял.

Хотела было войти в дом, да вдруг обернулась:

— Что расселся? Заберись на крышу да пальни из ружья три раза.

— Мальчик или девочка?

— Парень!

— Джан! Пальну, да еще как пальну!

Овак знал, что из ружья стреляют, когда рождается ребенок, для того чтоб изгнать злых духов из дому. Сам-то он в них не верил, но решил угодить Салвизар: «Заберусь на крышу, стану палить, Салвизар услышит выстрелы, догадается, что я сидел возле порога, ждал, и