Каменные колокола - Владимир Арутюнович Арутюнян
— Чего тебе? — с недоумением спросила женщина.
— Ничего, — ответил Мурад и рассмеялся, вновь пытаясь обнять ее.
— Пусти, у меня есть муж.
— Твой муж погиб.
— Ну и что? Я не забыла его. — Молодая вдова прошла вперед, Мурад догнал ее. — Найди себе другую, хотя бы дочку инженера...
— Которую?
— Шушан.
— Я видел ее два года тому назад. Она еще ребенок.
— Поглядел бы ты на нее сейчас. Красавица.
— Шушан не лучше тебя...
Мурад протянул руку, обнял ее за спину, уговаривая пойти с ним. Вдруг раздался громовой голос Сого:
— Что-о?! Мой дом не бардак! — Он сдернул с плеча женщины ковер, отшвырнул в сторону, а ее схватил за руку и толкнул к двери. — Пошла вон!..
Вдова закрыла лицо ладонями и с рыданиями выбежала. Мурад попытался улизнуть, но отец сцапал его за шиворот.
— Ну и сынка я вырастил! Тут светопреставление, а ты за юбками бегаешь? Бесстыдник... Эти твои погоны Сого на золото купил не для того, чтобы ты их бесчестил. В своем доме я беспутства не потерплю. Найди себе приличную девушку, женись, как все порядочные люди, не то...
Сого замахнулся, чтоб ударить, но удержался, лишь оттолкнул сына в сторону:
— Убирайся! Принеси мешки, насыпь зерна...
Отец и сын наполняли мешки золотистой пшеницей. Мурад работал быстро. Проворным он был, сильным. Двумя руками поднимал тугие, тяжелые кули и расставлял под стенкой. Сого не отставал от сына. Поднатужась, он выносил из амбара мешок, передавал сыну и снова распрямлял свои могучие плечи. Никому из крестьян не доводилось еще заглянуть в закрома Сого. Никто не мог сказать, сколько зерна у Сого. Разглядывал Сого свои мешки и без труда, безошибочно мог сказать, на сколько потянет каждый из них и сколько требуется зерен на каждую борозду.
В дверях кто-то кашлянул. Сого торопливо вышел из амбара навстречу пришельцу. Им оказался ординарец уездного комиссара.
— Здравствуй, ага[8].
— Здравствуй, с чем пожаловал?
— Осмелюсь доложить, уездный комиссар вызывает.
Нахмурились брови Сого, зашевелились усы.
— Ладно, приду...
Дороги тянутся в разные стороны, и каждая из них разветвляется так, что не найти ни начала ее, ни конца.
Рассекаются дороги горами, ущельями, перекрестками. Ищет человек дорогу, ведущую к счастью, и по какой бы ни довелось ему идти, мнится все, что к счастью ведет иной путь. А стоит кому заблудиться в лабиринте дорог, как на него тут же нападает страшная растерянность.
По самым разным дорогам шел армянин. И когда он терялся, путая правую и левую стороны, то уповал лишь на следы собственных ног и вновь обретал себя. Ушедшие века теперь называют стародавними временами, древним миром, старым миром.
Старый мир в Кешкенде охраняет могучая стража — воинский гарнизон, который подчиняется дашнакскому уездному комиссару Япону. Япон убежден, что все заблуждения старого мира происходят от одного — голода. Если страна имеет хлеб, она в состоянии содержать солдат, все остальное решается силой оружия.
Япону пятьдесят лет, он маленького роста, жилистый. Никто еще в Кешкенде не видел его улыбки, и никто никогда не встречал без фуражки. Плешив Япон. Череп его рассекает глубокий кривой шрам. По этой причине он никогда не обнажает головы. На лице поблескивают маленькие всевидящие глазки. Носит он военный мундир из английского сукна, без погон. На одном боку постоянно висит маузер, на другом — шашка.
Временное дашнакское правительство предоставило Япону чрезвычайные полномочия. Он решает все военные и политические вопросы в уезде. Волен объявить мобилизацию, определять налоги, вершить суд.
В молодости Япон прославился как террорист. Рассказывали, что в 1912‑м в Баку, Тифлисе, Ереване он совершил несколько десятков террористических актов. Дуло его маузера особенно метко целилось в видных большевистских деятелей. Дашнакское правительство, воздав должное заслугам Япона, назначило его уездным комиссаром Кешкенда. Приступив к службе, он кнутом укрепил гарнизон. В 1918‑м, когда русская армия, согласно Брест-Литовскому договору, отступила от Кавказского фронта, кешкендский гарнизон присвоил пушки и провиант, оставленные русскими в Малишке.
Достаточно одного приказа Япона, чтобы пустынные улицы Кешкенда наводнились солдатами. Его слово не подлежит обсуждению, приказ — возражению.
Мрачный сидит Япон в своем кабинете за широким письменным столом, покрытым зеленым сукном. Под стеной по стойке «смирно» замерли в ряд гарнизонные офицеры. Они по очереди рапортуют о событиях дня. Япон не в духе, в сторону говорящего он даже не смотрит и резким взмахом руки обрывает рапорт. Офицер, согласно уставу, поворачивается, отходит от стола, предоставляя место следующему.
Интендант доложил, что в гарнизоне съестных припасов хватит лишь дней на десять.
— Как обстоит с налогами? — не поднимая глаз, спросил Япон.
— Уже второй месяц, как национальный совет и ягненка одного не сдал гарнизону.
— Вызвать председателя...
Дверь кабинета тут же открылась и сразу же захлопнулась. Гарнизонный интендант словно испарился. Япон рапортов не принимает до тех пор, пока не явится председатель национального совета. Это седой человек лет шестидесяти, худощавый, благообразный. Едва он переступил порог, как Япон вскочил с места и заорал на него:
— Лгуны!.. Подлецы!.. Какой из вас национальный совет?.. Где обещанное вами продовольствие? — Он схватил за шиворот пожилого председателя и начал трясти.
Председатель с трудом вырвался.
— Ваше превосходительство...
Голос председателя был заглушен раскатами грозного комиссарского голоса:
— Вы обрекаете гарнизон на голод, чтобы солдат стал дезертиром!.. Вы — агенты большевиков!.. Всех вас надо расстрелять!..
— Ваше превосходительство... я тебе не пехота... Я местная власть!..
Япон, схватив колокольчик со стола, яростно затряс им. Тут же вошел адъютант.
— Двух солдат и веревку.
Приказ был исполнен.
— Отведите и вздерните на первом суку.
Почувствовав свою полную беспомощность перед военной властью, председатель национального совета взмолился:
— Ваше превосходительство, у меня жена, дети... Сжальтесь.
— А вы жалеете солдат? — угрожающе косясь в его сторону, взревел Япон. — Шесть лет подряд под открытым небом сшибаются с турками. Чем питаются, во что одеты? Вы хоть раз спросили об этом?
— Ваше превосходительство, я шкуру сдеру с крестьян, отберу у них последнее, отдам гарнизону.
— Развязать этого осла, — приказал Япон, заметно успокоившись, и прошел за письменный стол. Солдаты развязали руки председателю национального совета. — Даю тебе сроку неделю. Или обеспечишь гарнизон
