Том 3. Чевенгур. Котлован - Андрей Платонович Платонов
Во время войны Платонов записал: «…смысл жизни… непременно сочетается с вселенским и всемирным процессом и изменяет его в свою особую сторону, – вот это изменение и есть смысл жизни» (Платонов А. Из записных книжек // Кубань, 1972, № 2, с. 69).
…сторожить политические трупы от зажиточного бесчестия: видишь, как падает наш героический брат. – Почти повсеместно посланные в деревню рабочие «двадцатипятитысячники» погибали, т. к. крестьяне сопротивлялись проведению коллективизации.
– Ты что ж, Сафронов, совсем улегся иль думаешь встать все-таки? – Герои «Котлована» допускают возможность будущего воскрешения мертвых. Мысль о воскрешении мертвых постоянно повторяется в «Котловане»: «Пусть экономится что-нибудь от человека…»; «Сумеют или нет… воскресить назад сопревших людей?»; Вера в грядущее воскрешение умерших объясняет многие поступки героев повести.
После похорон… зашло солнце… Вскоре на земле наступила сплошная тьма… – Картина мира после «сплошной» коллективизации в «Котловане» напоминает апокалипсис: «через тьму колхозной ночи» идет Чиклин; «мрак над колхозом» пугает Вощева; Чиклин наблюдает «печальность замершего света и покорный сон».
Тьма, наступившая после проведения коллективизации в «Котловане», ближе всего к той, о которой сказано в Евангелии от Марка: «После скорби той, солнце померкнет» (13:24).
Исследователи обнаруживают у Платонова «все варианты ветхозаветных апокалиптических пророчеств» (Варшавский В. «Чевенгур» и «Новый град» // Новый журнал, 1976, № 122, с. 195).
В повести «Эфирный тракт» встречается прямое упоминание апокалипсиса: «Русское овражистое поле в шесть часов октябрьского утра – это апокалиптическое явление для тех, кто читал древнюю книгу – апокалипсис». До сих пор оставалось незамеченным, что в этом произведении Платонов создал свой вариант апокалипсиса – историю гибели фантастической древней цивилизации аюнитов и показал «конец света», организованный ученым Исааком Матиссеном, который «испытал новый способ управления миром». В картине катастрофы, свидетелем и жертвой которой становится Михаил Кирпичников, точно воспроизведены приметы апокалипсиса: «…Начал бить страшный северный ветер, потом на судно нахлобучилась водяная глыба <…> Воздух и вода гремели и выли, густо перемешавшись <…> Он увидел падающее, одичалое нестерпимо сияющее солнце…»
«В чевенгурскую ночь, быть может потушившую мир навеки», председатель ревкома испытывает страх: «Что-то долго никак не рассветало <…> Чепурный затих и начал бояться – взойдет ли солнце утром и наступит ли утро когда-нибудь, – ведь нет уже старого мира!».
В «Чевенгуре» в результате осуществления утопии ожидают «конца мира»: «Дванов догадался, почему Чепурный и большевики-чевенгурцы так желают коммунизма: он есть конец истории, конец времени…». Чевенгурцы наблюдают падение звезды с радостью, «что к коммунизму и звезды влекутся»: «Теперь жди любого блага <…> Туг тебе и звезды полетят к нам, и товарищи оттуда спустятся <…> – коммунизм дело не шуточное, он же светопреставление!».
«Мне довольно трудно, – писал товарищ Прушевский, – и я боюсь, что полюблю какую-нибудь одну женщину и женюсь, так как не имею общественного значения…» – Цитируется мысль из письма автора повести. В письме жене из Тамбова в 1926 году Платонов писал: «Иногда мне кажется, что у меня нет общественного будущего…» (Живя главной жизнью, с. 165). В записях Платонов есть замечание: «Любви хотят люди, не имеющие общественного значения» (Записные книжки, с. 42).
В большом доме Организационного Двора была одна громадная горница, и там все спали на полу… – Картина повторяет описание сна землекопов в бараке на стройке общепролетарского дома.
– Исус Христос тоже, наверно, ходил скучно, и в природе был ничтожный дождь.
<…> Христос ходил один – неизвестно из-за чего, а тут двигаются целые кучи ради существованья. – Платонов использует заметки из записной книжки 1930 года: «Социализм пришел серо и скучно (коллективизация) как Христос» (Записные книжки, с. 41).
…лошади сплоченной массой миновали улицу и спустились в овраг, в котором содержалась вода. <…> и тронулись обратно, не теряя строя и сплочения <…> лошади… взяли на знакомых, родных местах по снопу <…> остановились у общих ворот <…>. <…> обобществленный скот <…> начал медленно есть, организованно смирившись без заботы человека. – Мотив освобождения животных от эксплуатации людей был одним из главных в утопии Платонова начала 20-х годов и его след сохранился в повести и записях, сделанных во время работы над ней: «Освобождение животных (праздник), благодаря машинам» (Записные книжки, с. 44).
Картина обобществления и освобождения лошадей омрачена тем, что лишившись хозяев, животные без человеческой заботы обречены на сиротство, истощение и гибель: «[Скот в колхозе от беспризорности стал сознательным: пьет воду, таскает корм [и т. д.] организуется – и т. д.]» (Записные книжки, с. 33); «Лошади колхозов, лошади бедноты, т. е. очень истощенные, худые животные. Стало быть, они срывают тракторные работы МТС» (там же, с. 47).
Церковь стояла на краю деревни…
В храме горели многие свечи… но храм был пуст. – Характерная деталь эпохи отмечена в записной книжке Платонова: «Церковь полная. (Много свечей и нет молящихся. Молящиеся зажигают свечки и сейчас же исчезают, дабы остаться дальше на службе и в жизни)» (Записные книжки, с. 44).
Объяснение, почему люди приходят в храм тайно, дает поп: «Креститься <…> не допускается: того я записываю <…> в поминальный список <…> – те листки я каждую полуночь лично сопровождаю к товарищу активисту» (с. 490).
…для ликвидации класса организуется плот… – Сплав раскулаченных крестьян по рекам России был реальным фактом. Вспоминая о периоде коллективизации в родной деревне Овсянка, В. П. Астафьев рассказывал: «В 32-м весной всех выгнанных <„кулаков“> пособирали, поместили на плоты и уплавили в Красноярск, а оттуда в Игарку. Как выселяли, помню – память моя уже была острой. Когда стали грузить на плоты, собралась вся деревня. Плакали: кумовья, сваты уезжали… Кто рукавицы нес, кто булку, кто кусок сахару…» (Астафьев В. П. Моя земная деревушка // Комсомольская правда, 1988, № 110,12 мая, с. 4).
…активист не мог поставить после слова «кулака» запятую, так как и в директиве ее не было. – «Микросюжет с запятой довольно любопытен и свидетельствует об исключительном внимании Платонова к текстам Сталина, появлявшимся в печати… в „Речи на конференции аграрников – марксистов 27 декабря 1929 г.“ („Правда“, 1929, 29 декабря) запятая во фразе „Кулака как класса“ стояла. Наверняка активист, хорошо изучивший сталинскую речь, это обстоятельство запомнил. Но прошло меньше месяца, и 21 января 1930 года в „Красной звезде“ появилась статья Сталина „К вопросу о политике ликвидации кулачества как класса“, где запятой уже не было. Она вообще пропала, и это отсутствие и учла директива. Но понятно и тайное желание активиста эту запятую все-таки поставить… Весьма тонко и остроумно показана уже опутавшая умы паутина
