Любовь по обмену - Елена Сокол
Камера вместе со Стёпой движется, и передо мной предстают по очереди то стеллажи с наградами, то снимки в стеклянных фоторамках, на которых запечатлен Джастин в форме и с битой, то винтажный плакат с наверняка известным в Штатах бейсболистом. Также на стенах развешаны какие-то прямоугольники – похоже, грамоты. В углу у окна стоит доска для серфинга, рядом с ней металлический дорожный красный знак «STOP» на веревке, свисающей откуда-то с потолка. Дальше по направлению – стол, стул на колесиках, книги на тумбочке, телевизор на подставке.
Представляю, как он жил там. Как ходил из угла в угол. Как просыпался, засыпал, слушал музыку. Как скучает теперь по всей этой обстановке, как хочет домой…
– А это ванная, – показывает мне брат, когда я только начинаю задумываться о том, что нам с Джастином много еще предстоит друг о друге узнать.
– Вау… – произношу на выдохе.
Вот это роскошь. Да уж, надо отдать должное американцу. Наши почти спартанские условия он терпит без каких-либо возражений и едких замечаний. И ведь не жалуется. Может, разве что своим американским друзьям в сообщениях или письмах, но лично я ничего такого от него до сих пор не слышала.
– Зой, – прерывает мои размышления Стёпа.
Сияющая керамика ванной комнаты сменяется его встревоженным лицом.
– Что? – обхватываю себя руками, будто замерзла.
Мне действительно немного не по себе.
– Я чего хотел… это… – он садится обратно на диван и хмурится, подбирая слова, – поговорить с тобой.
– О чем? – приподнимаю бровь.
Брат вздыхает:
– Ты как там, вообще?
Вот это новости.
– Я? – переспрашиваю.
Вдруг парень ошибся. Вдруг хотел спросить о своей гитаре или пепельнице на крыше.
Он смотрит на меня таким взглядом, будто хочет просверлить дырку в моем лбу. Не могу понять, что такого в глазах, что примешивается к явному беспокойству. Нежность? Тепло? Ах нет, кажется, это жалость – судя по тому, как виновато он поджимает губы.
– Ну да, – кивает Стёпа, – как ты после всего… этого… держишься?
Непонимающе смотрю на него:
– Чего всего?
– Ну… я про Славу, – морщится он.
Сглатываю и шумно выдыхаю.
Опускаю глаза на клавиатуру. Мне жутко стыдно. Не прошло и суток, как мой бывший нажаловался моему брату, что я веду себя как потаскуха. Как теперь себя вести? Чем оправдываться? Да и надо ли? Раз уж Степа не стал читать нотаций с первой минуты, то теперь вряд ли будет. Может, сказать ему все как есть?
Поднимаю голову, и мы встречаемся взглядами. Осуждения в лице Стёпы не замечаю, поэтому с трудом выдавливаю:
– Слава… – моргаю часто-часто, чтобы не позволить слезам пробраться на свое лицо, – я так виновата… Он все рассказал тебе, да?
– Что «все»? – Брат вытягивает шею и уставляется на меня точно как мама. Та тоже постоянно так делает.
Похоже, мы играем в глухие телефончики.
– Мы говорили с ним вчера, – всхлипываю, – он так орал… оскорблял… Кто-то сказал ему про меня ужасные вещи, хотя я, кажется, знаю кто, но это сейчас не важно. Ему наврали, будто я… – У меня ком в горле встает.
Не получается произнести того, что вчера было таким обидным, а сегодня по сути уже стало правдой, но при других обстоятельствах.
– Заяц, ты о чем? – Лицо Стёпы напрягается. – Я что-то не понял, этот урод сознался тебе во всем или нет?
– Что? – Я больше не отвожу глаз. – В чем сознался?
Сначала брат матерится, а потом начинает в недоумении качать головой:
– Славик сказал тебе, кто ему начистил рыло?
– Он… – Вспоминаю кровоподтеки на лице своего бывшего. – Нет…
Стёпка чешет затылок:
– Вот же говнюк. Трусливый, подлый потаскун.
– Стёп, а что происходит? Ты можешь мне сказать? – ерзаю на стуле. – Я ничего уже не понимаю.
– Слушай, ты только спокойно сейчас все выслушай, ладно? – Он проводит рукой по лицу. – Этот твой засранец сейчас находится в глубочайшей заднице. Родители этой, у кого он живет, Хуаниты…
– Бониты, – подсказываю я, ощущая ледяное дыхание предательства у себя за спиной.
– Да! Бониты, Тереситы, какая разница! – Стёпа смотрит на меня, не мигая. – Короче, они вышвырнули его из дома за то, что застукали со своей дочерью. Сутки решали с организаторами программы, под замок его закрыть или отправить домой, потому что девчонке только позавчера восемнадцать лет исполнилось.
– У него большие проблемы?
Он мотает головой:
– Повезло твоему хмыренку, заявление на него писать не стали. Так отмазался. Переехал в общежитие, скандал замяли.
С такой силой сжимаю кулаки, что у меня костяшки пальцев хрустят.
– Понятно.
– Прости, что я тебе все рассказываю, Зайк, но я ведь твой брат. – Градов кладет руку себе на грудь и стучит. – Только услышал об этом, сразу пошел к нему. Кастрировать хотел вот этими самыми руками, – потрясает в воздухе здоровенной пятерней, – пришел, гляжу – с одной стороны у него уже есть здоровенный фингал – батя-латинос, видать, ему всек, ну и… – Стёпка пожимает плечами, – с другой стороны и я приложился тоже, не удержался.
– Стёп… – качаю головой, – тебя же могут выгнать за это.
– Ты же моя сестра! – вспыхивает он.
– Градов, ты обещал не распускать руки, – вздыхаю. – Мне обещал!
– Слушай, мать. Я уже сказал этому придурку, чтобы он сам тебе во всем признался, иначе живого места на нем не оставлю, так у него ж духу не хватило. Да мне теперь еще больше хочется его отметелить, чем прежде.
– Не нужно. Руки только марать.
– Ты как, вообще, с таким мудаком связаться умудрилась? Месяц прошел, а он уже по бабам. – Стёпа беззвучно матерится, затем снова глядит на меня. – А я-то куда смотрел? Видел же, что он чмошник последний! И подпустил такого урода к своей сестре. Убью суку…
– Всё, хватит, – прошу, пряча лицо в ладони.
Я ничем не лучше.
Теперь понятно, почему Слава вчера так истерил, так психовал. Ждал, что я буду преданной собачкой дожидаться его дома, а сам развлекался, да попался на горячем. Теперь его судьба находится в подвешенном состоянии, а девушка, то бишь я, ушла к другому.
Даже жалко его стало. А главное, в душе будто все выгорело. Представляю, что он трогал ту девчонку, что ласкал, как меня когда-то, что целовал ее… и ничего не ёкает. Ничто
