Эпоха провода и струны - Бен Маркус
Но что, как водится, представляет особый интерес, так это последствия. Тело, как таковое, обычно лежит свёрнутым на полу. Связанные особи, сидящие по краям, кто бы они ни были, должны исполнить роль свидетелей его неподвижности. Телевидение, когда оно активировано, сопровождает температуру в комнате журчанием струй тёплого воздуха, бросая пленников под синеватую позолоту эфирного русла телевещания. Затем, с помощью неопределённых изощрённых средств, одной фигуре из числа связанных заложников — а она всегда множественна — удаётся вырваться из плена и покинуть место происшествия. Именно эта фигура — беглец, что бросает связанную группу в поисках некоего места с меньшим напряжением — не только обвиняется в убийстве, но и сознаётся в нём, вопреки до странности кротким мольбам своей семьи, чьи заявления о его невиновности звучат пусто и надуманно, — тем самым он принимает чужой суицид как акт собственной воли.
В данной ситуации акты действования и наблюдения взаимозаменяемы. Гениальность исполнителя моники заключается в том, что он перекладывает волю на зрителей. Зрелище устроено так, что оно исходит от того, кто его видит, где видение — это первая форма делания. Зрителей обманывают, внушая им чувство причастности к действу, свидетелями которого они стали. Кажется, у члена семьи вызывает безумный восторг осознание того, что он сделался убийцей через посредство тела, которое добилось своей кончины само.
Акт зовётся моникой потому, что суицид оказывается в сфере компетенции аудитории заложников. Это уместная модель для оценки укрытия и его форм, собранных в этих местах под рубрикой мерцающего, нового самоубийства — домов, в которых можно умереть. Американские области избирательных округов сотрудничают друг с другом, чтобы вторгаться и посягать, обирая тело от того, в чём оно не нуждается, укрепляя его американской медициной последнего прибежища. В то время, как любой критический неологизм, представленный здесь, будет стёрт отказом мира примириться с утверждениями кого-либо, кроме его автора, можно заявить о своего рода новых нападках на укрытие, что призвано закрывать тело и лишать его света. Тело больше не будет исцелять себя, притворяться здоровым, афишировать обладание каким-либо типом решения. В самом деле, где не существует воздуха или света, оно будет создавать свои, любой ценой, любой болью, извлекая этот тоник из собственных истерзанных материалов. Свидетель такого тела, и даже (или в особенности) фигура, которая ищет побега из мрака дома, предлагающего монику, будет потрясён высочайшим стилем смерти, которого достигает каждый мужчина, и парализован красотой нового способа ухода. И затем — в конечном счёте, всегда по необходимости — он почувствует уверенность в том, что сам стал причиной этого исчезновения посредством своей неподвижности или молчания.
Всё очень просто. Там, где расположено жилище, этот мужчина с шумом и паром вымывает то, что застряло и упорствует. С помощью золотистого света производит уход из жизни, отмеченный появлением тени. И эта тень поселяется внутри мира. А тень — это шрам, который ещё не скоро зарубцуется.
КУЛЬТУРА ДОМАШНЕГО ВРАГА
Так называют участников пред-ранней восточноамериканской культуры на Юго-Западе, предшественников исконной ГРУППЫ СПЯЧКИ. В силу культурной преемственности от СВИДЕТЕЛЕЙ УКРЫТИЯ к группе спячки, идущей через дремлющих с их струнной теорией утомления, археологи дали им собирательное название культуры Врага. Именуются так из-за своей обширной и настороженной практики захоронения жилищ. Покрывая укрытия семенами и запекая их в окаменелых солнечных испарениях, коллектив предотвращал появление огнеупорных врагов. Одна из систем датировки относит их прибытие в здешние края к периоду бодрствования 1979 года. Судя по всему, вначале это были кочевые воздушные охотники, использовавшие для добычи пищи древесно-огневые техники, сонные дыры и математический ствол. Они жили преимущественно в траве на циновках и научились выращивать молоко и бахчевые культуры, вероятно, от южных соседей с территорий тогдашней Юты. По мере развития более обширной системы питания, они выкапывали ямы и для сохранности жилищ выстилали их молоком, а затем перетаскивали готовые дома к реке в качестве приношения Пёркинсу, дабы закрепить знания о сне или, например, предотвратить эту дремоту с онемением конечностей под травой Арканзаса. Дремоту вызывает воздействие домов, построенных без зерна и пара. В какой-то момент, возможно, в 1983 году, в этой области им на смену пришли предки группы спячки, которые, вероятно, ассимилировали многих из них, истощая поля. По-видимому, некоторые дома были перемещены и содержали предков других племён укрытий, иные же могли сопротивляться сонной миграции и пришли в упадок. Археологи делят время существования этой культуры на периоды создателя жилищ и их разрушителя; в течение последнего участники всё чаще обращались к негодным и абстрактным возведениям, в конечном итоге соорудив коробку проникающих разбуханий, тысяча деревянных ячеек которой была изготовлена во время Техасско-Огайского сонного союза в 1987 году. Под разбуханием впоследствии стали понимать любой акт, намерение или методику, которые используют негативную образность дома в сновидениях — для инструктажа обитателей касаемо умерщвления сна или иных способов саморазрушения, а также разрушения своих стен, окон, дверей или крыш по пробуждении, пока соответствующая версия культуры не будет в достаточной степени изгнана из их дома.
ПРОИЗВЕДЕНИЯ О ВОЙНЕ ЖИЛИЩ И ВЕТРОВ
СТРАТЕГИЯ ТРАВЫ
Она была первым стражем травы в американских укрытиях. Обычно усиленная мужчиной, эта девочка держала свой теневой шест, чтобы солнце никогда не объединилось вместе с травой в разрушении дома. То был уже третий из ранних случаев, когда дома подверглись нападению внешних сил. Прежде планы обрушения не приносили результатов; теперь же лачуги по ночам сжигались солнечной водой, что застревала в траве, огненный мел выцарапывал палатки и сараи, а зелёные сорняки предавали огню хижины того времени — это продолжалось, пока девочка не устроилась работать на американские лужайки. С тех самых пор
