Тата - Валери Перрен

– Эта женщина искала вас, скорее всего, в связи с вашей дочерью.

Лицо Марии Роман оживляется.

– Откуда вы знаете? – изумляюсь я.

– Лина из мэрии Флюме позвонила своей матери, та позвонила Роберу – он полицейский, – чтобы посоветоваться с ним, а уж он предупредил меня. Здесь все всегда становится известно. Мари, то есть Амели, под судебной защитой.

– Но ведь он наверняка уже умер!

– Кто? – удивляется Элоиза.

– Судоро… Судковски.

Услышав эту фамилию, старая дама впадает в панику, начинает жалобно постанывать, издавая нечленораздельные звуки, и с ужасом смотрит на меня. «Как ты могла произнести фамилию мучителя? Почему ведешь себя так ужасно?» Что мне отвечать? Что рассказать ей? Что ее дочь умерла и три года назад была похоронена вместо моей тети на гёньонском кладбище? Зачем я приехала? Что делаю в этом доме скорби? Я беру Мари за руку.

– Простите меня. Мне очень стыдно, что напугала вас.

Старушка постепенно успокаивается, смотрит на меня несколько долгих минут и произносит едва слышно:

– Это ты, Бланш?

– Бланш?

– Это ты, деточка? Ты пришла, мой ангел?

Она протягивает руки, гладит мой лоб, щеки, нос, как делают слепые, и задумывается.

– Не тревожьтесь, Бланш живет с моей тетей, которая много лет ее оберегает.

Мари/Амели улыбается, ее глаза заволакиваются влагой.

– Я знала, что мою дочь защищают. Но не знала кто… Ты на нее похожа. Мне так кажется.

Элоиза выходит, оставив нас наедине. Тишина заполняет комнату. Я смотрю на старушку, держу ее тонкую холодную руку в своей ладони. Почему старики вечно мерзнут? На Мари/Амели чистая хорошая одежда, она причесана и надушена. Седые волосы подхвачены черной заколкой. Если верить свидетельству о рождении, этой женщине восемьдесят один год. «Бланш умерла слишком рано, как и Колетт, ни той, ни другой не досталось ни одного лишнего дня. Папе с мамой тоже. Все вокруг меня умирают молодыми…»

– Где живет ваша тетя?

Голос Мари/Амели выводит меня из глубокой задумчивости.

– В Гёньоне. Департамент Сона-и-Луара. С Бланш они познакомились в начальной школе. Когда цирк выступал в городе.

– Значит, у нее была подруга?

– Да.

Она облегченно вздыхает и закрывает глаза. Две слезы скатываются по впалым щекам, и я не решаюсь нарушить тишину. Слезы старого человека невыносимы, они леденят сердце.

– Когда французов освободили от немецкой оккупации, со мной случилась беда. Враг занял мою территорию. Я встретила Левгени в конце войны.

– Левгени?

– Судковски. Левгени Судковски. Все звали его Судоро.

Она судорожно сжимает мои пальцы, и я изумляюсь силе этой хрупкой, почти бестелесной женщины.

– Что навлекает на нас несчастье? В первый раз я увидела его в цирке, он творил немыслимые вещи на канате и показался мне смелым талантливым красавцем. Падавший на него свет обманул меня, музыка зачаровала. После представления наши взгляды встретились, и я почувствовала себя желанной, мне польстило, что такой большой артист обратил внимание на такую, как я. Он шел за мной до дома, чтобы узнать, где я живу. Со мной были две подружки, мы хихикали и шептались. На следующий день он вернулся, еще через день тоже. Пока я не ответила на его… авансы. Не уверена, что была влюблена. Даже в самом начале. Мне было страшно. Бояться человека – это не любовь. Мне было шестнадцать, ему – семнадцать.

Меня потрясает связность рассказа Мари/Амели.

– Я жила с родителями, – продолжает она, – а с ним встречалась по вечерам. Его цирк оставался в нашем районе почти год. Аннеси, Альбервиль, Шамони и окрестности. Он всегда умел пробраться в мою комнату среди ночи. Водительских прав не имел, но машину водил. Я была белошвейкой, работа тяжелая, но мне она нравилась, я очень любила своих товарок. Он недавно потерял отца и должен был обо всем заботиться сам. Ему подчинялись беспрекословно. Все и всегда. Я хотела убежать, признаться во всем сестре и родителям, а потом исчезнуть, но ничего не сказала. Поверьте мне, молчание способно убить. Судоро продолжал приходить каждую ночь. Засыпал на несколько часов и исчезал до восхода, как вор. Я забеременела. Скрыла это от родителей и друзей. 7 марта 1946 года я родила девочку у себя в комнате. Никогда не забуду, какие лица были у отца и матери, когда утром они увидели меня с малышкой на руках. Рожала я одна. В тишине. В тот момент, увидев, что я «тяжелая», как он это называл, Судоро исчез. Обругал меня шлюхой, сказал, что ребенок не может быть его, кричал, что я сука и заслуживаю одного – чтобы меня бросили. Я вернулась на работу, отдала Бланш моей сестре Жанне (она была кормилицей), а вечером забирала. Родители согласились оставить нас обеих у себя. Я тогда была почти счастлива, но долго это не продлилось. Через полгода он вернулся – неизвестно почему. Моя жизнь сложилась бы иначе, пойди он своим проклятым путем в одиночестве. Разыграл целый спектакль перед моими родителями, попросил моей руки, заявил, что не может без нас жить, клялся, что раскаивается, что осыплет меня золотом… и они отдали нас ему. Ребенка и меня. Нас поженили во Флюме, в присутствии отца, матери и сестры. Я думала: «Слава богу, у дочери будет отец, никто не назовет ее беспородным выродком малолетней матери…» Как я могла быть такой наивной? На следующий день мы с Бланш присоединились к цирковой семье, нашей судьбой стали пыль дорог, зимний холод, адская летняя жара. Ад на земле. Судоро очень быстро превратил меня в рабыню, ему нравилось лупить меня по щекам и бить ногами, как наших животных и рабочих манежа. Я боялась за малышку, ненавидела, когда он крутился рядом с хлыстом в руке. Я до сих пор холодею, если вдруг вспомню случайно те годы. Этот хлыст оставлял на коже следы, которые долго не проходили. Красно-синие, похожие на шрамы. Шли месяцы, и он все сильнее упивался ужасом, который сеял вокруг себя. Со временем я стала думать, что он меня возненавидел, поняв, что я никогда не стану артисткой. Он пробовал меня обучить, но мое тело оставалось «нецирковым». Обзывал меня бесполезной. Я продержалась два года, восемь сезонов, а потом убежала с Бланш. Украла деньги из кассы и села в первый же поезд. Мы были в Реймсе, и я, как конченая идиотка, вернулась к родителям и стала умолять их дать нам кров. А нужно было бежать на край света… Уже на следующий день Судоро рыдал горючими слезами на груди у моего отца и обещал мне