Алфавит от A до S - Навид Кермани

По-настоящему унизительным оказывается не враждебность или неуверенность, как говорится в фильме, не умоляющие взгляды или страх, а то, что все прохожие проходят мимо, смотрят мимо. В этой избирательной слепоте отражается их реальность, которая, с документами или без, стала недействительной. «Вы превратились в призрака, – пишет Мэри Руфл о женщинах, которые слишком стары для заигрываний, но недостаточно стары, чтобы кто-нибудь предложил им донести тяжести. – Вам будет казаться, что ваша жизнь закончилась, и вы будете совершенно правы – она действительно закончилась. Неважно, привлекательны вы или нет, вы привыкли к тому, что на вас обращают внимание, когда вы стоите на автобусной остановке или в аптеке, покупая тампоны. Люди смотрели на вас, оценивая вашу привлекательность или ее отсутствие. Но это в прошлом. Теперь люди смотрят сквозь вас, вы для них совершенно невидимы, вы превратились в призрак».

103

Нет в году дня удивительнее, чем день рождения собственного ребенка: смотришь на него, залезая утром в его постель – в прошлом году он еще забирался в твою, – он лежит рядом и смеется; пять, восемь, двенадцать, четырнадцать, двадцать, шестьдесят лет – неважно, для двух людей на свете он всегда будет ребенком. И пока вы шутите, обнимаетесь и планируете, как проведете сегодняшний день, перед тобой проносится вся жизнь, начиная с его рождения, само рождение, это вхождение в бытие, маленький человечек, из которого вырос большой характер. И как вообще из такой крошечной искры появляется нечто великое? Что-то – из ничего

* * *

После обеда поднимаюсь на башню в семь этажей и вхожу в вертикальную капсулу, в которой можно стоять в полный рост; дверь за мной закрывается, на английском начинается обратный отсчет, сопровождаемый шипящими звуками, и вот уже пол уходит у меня из-под ног. «Как люк под виселицей в Иране», – успеваю подумать я. Снова какая-то странная ассоциация. На самом деле я падаю несколько метров вниз по трубе, пока меня не обволакивает вода, и я продолжаю стремительно скользить вниз по диким, непредсказуемым изгибам, разок даже вниз головой. Из-за темноты, в которой местами сверкают огоньки, я полностью теряю ориентацию, но не испытываю настоящего страха, разум успокаивает меня: «Ничего страшного не случится». Однако разум бы не удивился, если бы я внезапно оказалась в подземном мире. Но нет, меня выплевывает в бассейн, сегодня день рождения моего сына, в этом году мы отмечаем его в аквапарке. Признаться, эти горки мне нравятся.

Должна ли я стыдиться? Остальные взрослые просто лениво дремлют. Здесь нет обычного плавательного бассейна, вместо этого – целый водный комплекс с пальмами, шезлонгами, саунами, джакузи, стеклянной крышей и множеством островков, из-за которых невозможно плавать по дорожкам, да и вода здесь тропически теплая, то есть почти горячая. Это место для отдыха без спорта: только веселье и релаксация. Несмотря на дорогие билеты, посетители богатыми не выглядят: перекачанные мужчины с татуировками, пожилые женщины с пирсингом, женщины в вызывающих бикини, даже при избыточном весе, много пенсионеров, нигде нет газет, даже «Бильд» или «Экспресс», уж тем более книг, зато смартфоны есть в руках у каждого, кто лежит на шезлонге. Возможно, они олицетворяют заблуждение современных левых, которые требуют справедливости, но на самом деле имеют в виду справедливость не для бедняков, а для тех, кто может себе позволить заплатить 25 евро за день отдыха. В Афганистане это месячная зарплата врача. Но, пожалуй, еще больше меня раздражает собственное лицемерие: я пишу душераздирающие репортажи о Сомали и трачу на детский день рождения больше, чем сомалийский учитель зарабатывает за год.

Даже спасателям нечем заняться, ведь при глубине воды в один метр десять сантиметров утонуть практически невозможно. Единственная, кто действительно трудится в этом «раю», – это та, кто здесь по долгу службы: она привела в аквапарк двенадцать мальчишек, готова помочь, если кто-то поранился, снабжает их тортом, крекерами, напитками. Потом она проследит за тем, чтобы все двенадцать вовремя сели обратно в автобус, добрались до платформы и точно вернулись домой, где уже заказана пицца. Вечером мальчики довольны, их матери впечатлены, а я чувствую, что мне нужен отпуск.

* * *

Лежа в постели, вспоминаю те двадцать минут, которые провела в джакузи с книгой – новым романом Аттилы Бартиша «Конец» [49], который я ждала с таким нетерпением, что даже нарушила алфавитный порядок. У меня перехватило дыхание, когда на сто двадцать седьмой странице героиня призналась в том, что страшится возвращения мужа с фронта. Все остальные женщины жаждут возвращения своих мужей, но для Имолки брак казался страшнее войны. Я погружалась в тоталитарную систему подобно тому, как скользила по горкам, внешняя реальность – аквапарк, день рождения – исчезла, настолько я была поглощена невероятной или, скорее, невероятно рассказанной историей Имолки, в конце которой та безо всякого принуждения написала на куске картона большими буквами: «Я БЫЛА ПЛОХОЙ». На тоненькой веревке она повесила картонку себе на шею, а на толстой веревке – повесилась сама. «Когда власть говорит, что что-то необязательно, не делать этого бывает довольно рискованным, ведь в подсознании власти хранится все это „необязательное“ – прогулянные демонстрации на Первое мая, школьные поездки и профсоюзные собрания, и когда ты уже молишься, чтобы тебя привлекли к ответу, выгнали, посадили, унизили, разделили твою жизнь на до и после, лишь бы все поскорее закончилось, и вот ты на мгновение замечаешь в чужом взгляде проблеск узнавания: „Ах да, конечно, это ты, та самая“». Бартиш пишет не только о прошлом, не только о далекой стране. Он пишет и о последнем из тоталитарных режимов, порожденных двадцатым веком, о терроре в каждом классе, в каждой аудитории, в автобусе, на рабочем месте, в каждой деревне, о терроре для каждой женщины, куда бы она ни пошла, если ее платок сдвинут на пять сантиметров или если она встречается с мужчиной, не состоя с ним в браке. В 99 процентах случаев ничего не происходит – чтобы заставить ее думать, что ее это не коснется, но при этом уверенности у нее быть не должно. Даже в собственных четырех стенах безопасности нет, потому что сосед может донести о госте-мужчине, громкой музыке, спутниковой антенне и неожиданно на пороге окажутся стражи порядка. Но, как я уже сказала – и вот в чем вся извращенность, – в 99 процентах случаев ничего не происходит. И часто тот, кто стоит под виселицей, даже не знает, почему