АУА - Юрий Иосифович Коваль
— Ну что, Лёха, на свадьбу-то пойдёшь?
— Ой, пойду, пойду.
— А винцо-то любишь?
— Ой, люблю.
— А девок?
— Ой, девок-то люблю!
— А что ты с ними будешь делать?
— Ой, не знаю!
И вправду, говорят, в новых сапогах отправился Лёха на свадьбу.
В Углич добрались мы к вечеру. Розовый вечер.
(Этюды в Угличе написаны вином — «механджийско».)
Под храмом На Крови женщины полоскали бельё, баржи шли по Волге, какой-то полуглиссер фыркал под берегом. Я пристроился рисовать на задворках пристани. Сторож, который сторожил эти задворки, подошёл ко мне. Я думал, он прогонит меня, а он оказался любителем заглянуть художнику через плечо. Тут уж я рассердился и прогнал его. Растерянный, в речной помятой фуражке, он стоял посреди своих задворок и не знал, что же теперь делать.
Я между тем, рисуя, уклонялся от солнца. Не слишком ослепительное к закату, оно всё же слепило меня, затеняя ближние детали. Я пристроился так, что оно оказалось за куполом. Но не успел я провести первые торопливые линии, как оно уже вышло, обогнув купол. Быстрое осеннее солнце.
* * *
Проехавши Углич, сразу встали мы на высоком лесном берегу Волги. На пеньках и гнилушках — опята. Старые коричневые и гнилые опята на жилистых крепких ногах. Огромные в заплесневших манжетах. На месте старого рыбацкого кострища разложили мы и свой костёр. Быстро стемнело, и взошли звёзды. Спустившись к воде, я закинул удочку и поймал в темноте самого захудалого волжского ершонка.
* * *
Ночью прогремел мимо палатки лось. Ночной буксир тащил кран, освещённый огнями, — и кран болтался от берега к берегу.
Вадим указал мне на звезду: «Арктур». Но выше было созвездие Персея. Я быстро нашёл Арктур и сказал, что под Персеем нет яркой звезды. А это была взошедшая уже прекрасная — Капелла.
* * *
Вдруг попали в сосновый моховой бор. Из окна увидели грибы, стоящие во мху. Какие-то шалые автогрибники уже бродили меж сосен. Остановились и мы, набили свои кепки моховиками. Потом узнали, что это знаменитый Охотинский Бор и посреди его на берегу Волги — деревня Охотино. Высокие, рубленные по-северному дома, спокойствие в пространствах меж домами. Мы с Лёвой восхищённо принялись мечтать о своём доме в Охотине. Мечтали долго, давно уже отъехавши от сосен. Надо вернуться сюда и поглядеть Охотино ещё раз.
Дождём и серостью встретил нас город Рыбинск. Асфальт его поблескивал, как щучья чешуя. И всё же в сером небе, тусклых облаках таилось некоторое золото. Откуда бралось оно, я не мог понять.
* * *
Близкое соседство огромной воды веселит. Голова кружится от этого соседства, появляются шалые мысли, вроде того, что неплохо бы иметь свой небольшой кораблик. Но и не совсем же маленький, в общем, что-то вроде катера, вроде тех буксиров, грязноватых тружеников с трубой. Хотелось бы, чтоб на палубе его уместилась эта наша машинка «Жук-Скарабей». Лёва мигом поддерживает мои шалые мечты, Вадим обещает достать катер, но поменьше, в который «Скарабей» не влезет.
— Надо, чтоб влез, — толкую я.
— Это — невозможно, — убеждает Вадим.
Скепсис Вадима, вера Лёвы, надежда Вити разжигают шалые мысли, которые выглядят так: крепкий, северной рубки дом в деревне Охотино, в окошки его виден сосновый бор, Волга и у причала этот грязноватый с трубой труженик волны, а на палубе его «Скарабей», из-под которого торчат Лёвины коленки.
Так что же всё-таки нам необходимо — катер, в который влезает «Скарабей», или катер, который влезает в «Скарабея»?
Скорей всего, и то и другое. Прекрасная картинка: катер с трубой, а на палубе его «Скарабей», из которого торчит другой катер, но поменьше, без трубы, для прогулок по отмелям.
Пошехонье
«Кровяная колбаса!» — восклицали Витя и Лёва, вернувшиеся из магазина.
— Где она?
— В магазине — пошехонская кровяная колбаса.
— Чего же вы не купили?
— У нас ведь лозунг — сбрасывать балласт, уничтожать консервы.
Не рассуждая больше о балласте, бросились в магазин за колбасой, а магазин уже закрылся, напрасно канючили под окном. В пошехонском кафе играли свадьбу, чинные пошехонцы ходили за стеклом со стульями в руках. Хотели было и мы поиграть пошехонскую свадьбу, но не решились, пошли спать.
Дождливым утром тронулись от Пошехонья, благословясь. Я всё-таки успел перед отъездом пройтись по городу и полюбоваться двумя бабами, которые вначале бешено полоскали, а затем дико выжимали бельё.
«К нам никто не ездит, — признался шофёр газика. — Ну, за Пошехонье пяток километров вы ещё проедете, потом десяток протянут трактора, а уж дальше нельзя — дальше дыра».
Не решились ехать через «дыру». Возвращаемся в Рыбинск и через Ярославль на Вологду.
Дорожные размышления о каланчах пожарных
Всю жизнь, с самых детских лет люблю я каланчи пожарные. В них имеется много смысла и красоты. Случайно нарисовавши каланчу угличскую и в Рыбинске, я решил развить огненную тему.
Рыбинская каланча показалась даже изящней угличской. Впрочем, всякая каланча всегда хороша. Всегда я ненавидел идиотов, которые снесли каланчу возле Ново-Спасского монастыря в Москве. В Ростове, сколько помню, каланча идиотская. Она устроена на месте купола колокольни. На свете, кажется, не было художника, который бы рисовал пожарные каланчи. Не могу вспомнить ни одной картины. Сам пробовал писать Сокольническую, да не сумел.
Ярославль прошли мы краем. И я, мечтавший о сверхархитектурных рисунках, огорчился. Внезапно, проезжая по мосту через Волгу, увидел каланчу на том берегу. Умоляя Лёву ехать помедленней, кой-как сделал набросок. Удивительной красоты город оставил в моём журнале ничтожный след. Прошу прощенья у Ярославля.
Между тем в центре Ярославля имеется каланча куда более совершенных форм.
Более унылого города, чем Грязовец, на свете, по-моему, нет. Лёва предлагает вывести отсюда всех жителей, а город сжечь. Название его,
