Рассвет сменяет тьму. Книга вторая: Восставшая из пепла - Николай Ильинский

— В ней что-то булькотит, товарищ старший лейтенант, не грех и замочить такое событие!.

— Но только по чуть-чуть, — предостерег Званцов.

— По маленькой, по маленькой, чем поят лошадей, — тихо запел, засуетился старшина, открывая ножом консервную банку. — Вот и закусь! — понюхал содержимое банки. — Эх, вот у нас на Украине, когда появляется свеженина… какой запах, какой запах… От одного запаха сытым становишься.

По маленькой выпили, жевали не торопясь, обсуждали, в каком положении оказалась 61-я армия, куда входила и 112-я стрелковая дивизия.

— Против нас фон Паулюс со своей 6-й армией, — рассуждал старший лейтенант. — Да еще танки генерала Гота… 4-я танковая армия-это вам не хухры-мухры! Но ничего, собьем и с них спесь…

Каждая пядь земли в излучине Дона была полита солдатской кровью. Лишь в редких случаях, бойцам дивизии удавалось прожить день или два без боев. И если выпадал такой случай, они считали его большим праздником, днем без лишений и смертей. После изнурительного перехода по выжженной степи дивизия расположилась на краткий отдых на хуторе Логовском. День был на исходе, солнце скатывалось с небосклона вниз. Александру вдруг показалось, что он впервые видит такое чудное вечернее небо. По его светлой синеве медленно плыли редкие, уже потемневшие снизу без прямого попадания солнечного света, а сверху еще озаренные его яркими лучами, белоснежные клочки тучек. Низко у самого горизонта они превращались в желтые, затем оранжевые и, наконец, ярко-красные перья. Словно невидимый художник своей незримой кистью рисовал этот фантастический пейзаж. Рисовал и тут же изменял рисунок. При виде такой красоты душа наполнялась покоем и не хотелось думать о том, что идет война, что именно в эти минуты где-нибудь в тяжелом бою умирают люди: и красноармейцы, и немецкие солдаты. И Александр подумал, глядя на алеющий закат, о том, что вся эта невероятная красота принадлежит ему, именно ему, русскому человеку, наследнику пращуров-богатырей, ведь где-то здесь князь Игорь дрался с половцами, и теперь он, старший лейтенант, за этот закат, за эту землю поднял меч и, если потребуется, отдаст жизнь без колебания. А немцы? И среди них ведь, наверное, есть такие, которым нравится мирная степная вечерняя тишина, и небо такое же, как где-нибудь над Шпрее или Эльбой. Разве им не хватало того, своего неба, своего заката? Почему же они пришли в эти чужие им края и уничтожают себе подобных? Что ими движет? Дикий инстикт хищников из первобытности? Понятно, что простому, нормальному немцу не нужно было ни то, ни другое преступление, но фашистская идеология вытравила из него все доброе, истинно человеческое и превратила в убийцу, и он, не задумываясь, не соизмеряя свой поступок с совестью, переступил порог нравственности, что отличает человека от хищного зверя, порог, за которым кончается понятие добродетели и сострадания к ближнему. Нет, такая мораль не в природе русского человека, хотя возникшая на основе древнего и средневекового лицемерия и жестокости западная цивилизация и считает его варваром.

Со столь грустными мыслями Александр незаметно для себя добрел до небольшого дома, спрятавшегося в тенистом саду.

— О чем задумался, Званцов? — вдруг услышал он знакомый бархатный голос.

Под деревьями сада за вкопанным в землю столом, сбитым из грубо отесанных досок и предназначенным для посиделок на свежем воздухе, который был напоен ароматом ночной фиалки, сидели командиры. И среди них капитан Держаков, тоже комбат, мужчина средних лет, невысокого роста, худощавый, с дубленой степными ветрами, пылью и солнцем кожей лица. Над ним, как всегда, от нечего делать подтрунивали. На насмешливые замечания по поводу его низкорослости и худобы капитан, не долго думая, отвечал:

— Александр Васильевич Суворов тоже не был богатырского телосложения, но совершал богатырские дела… Генералиссимусом стал!.. Да что далеко ходить, — горячился уязвленный Держаков, — генерал Москаленко, командующий первой гвардейской армией, это вам не далекая история?… Армией, да еще какой, гвардейской!.. Так он с лица и вообще, как две капли, Суворов!.. А я что?… Мяса на костях много не нужно, на войне оно только мешает и для снайпера более удобная мишень… Мозг — вот что ценно! — говорил он и стучал обычно указательным пальцем правой руки по виску.

— Не проходи мимо! — не слушая уже неоднократные тирады Держакова по поводу его оптимального роста и упитанности, в условиях войны особенно, позвал Александра другой комбат, лейтенант Максимовский, а когда Званцов по-юношески перепрыгнул через прясло, огораживающее сад, разочарованно добавил: — Только прости, славянин, все, что было на столе, — оприходовано, — кивнул он на пустые бутылки, валявшиеся тут же на земле.

По лицам и голосам командиров было заметно, что они хорошо приложились к алюминиевым солдатским кружкам. Видимо, хозяева брошенного хутора, уходя в тыл вместе с такими же беженцами, как они, в спешке позабыли в погребе бутылки с вишневой настойкой, перебродившей в крепкий спиртной напиток.

— Так о чем задумался, старшой? — дохнул гарью в лицо Александра Держаков, закончивший свое выступление по поводу суворовской карьеры.

— А так, — пожал плечами Званцов, радуясь в душе, что не пришлось пить хмельное, не любил он без особой причины поднимать пьяные тосты, и сказал: — Размышлял обо всем и понемногу… Вот красивый был вечер, почему бы и не полюбоваться им!.. А еще, — вдруг серьезно промолвил он, — а еще до войны мы много долдонили про интернационализм… Даже Чапаев с экрана толковал о нем!.. А что же мы видим на практике? А? — Александр обвел глазами собравшихся коллег, лица которых слабо освещал язычок свечи, тоже добытой в пустой хате. — Что же мы видим на практике? Немецкий рабочий вешает русского рабочего, родного брата по классу, бауер — деревенского мужика, руки у которого еще пахнут навозом или зерном… Зверски пытают, вешают и с удовольствием фотографируются рядом с виселицей… Я столько раз видел подобные снимки у убитых фашистов!.. Где же тут пролетарская солидарность?… Германия — родина марксизма, а что вытворяет!.. Где интернационал?

— У кошки под хвостом, — нахмурился капитан, но тут же спохватился, оживился: — Хотя как же… вон летчик Рубен Ибаррури, испанец, за нашу землю погиб… Герой!

— А испанская голубая дивизия участвует вместе с гитлеровцами в блокаде Ленинграда, где мирные люди, детишки с голода мрут, как мухи, — парировал Александр. — Это как?

— Да вот так, уничтожать их… этих… голубых… Но ладно, хватит про это, фашист есть фашист, в какой бы он мундир ни рядился, где бы ни работал: в цехе или в поле, — перевел Держаков разговор на другую тему. — Мы вот