В перспективе - Элизабет Джейн Говард
Всякий раз убеждаясь в том, насколько непривлекательна Морин, миссис Флеминг только диву давалась: девочка выглядела как свинка, разряженная в платье из магазина модной детской одежды, но ее репертуар непривлекательности был значительно обширнее, чем у любой свиньи. Она стояла перед миссис Флеминг, враждебная и с выпяченным животом.
– Какие противные сережки, – заявила она, – прямо как птичьи какашки… дай мне вот этого.
Миссис Флеминг удостоила ее своим знаменитым стеклянным взглядом, который приберегала для омерзительных детей, и не ответила, но молодой мистер Фенвик со слабой улыбкой сказал:
– Это вредно маленьким девочкам.
– Да ладно, дай немножко. А то опьянеешь, если выпьешь все сама. Или оливку дай.
Мистер Фенвик отдал ей оливку, желая показать жене, как хорошо он умеет ладить с детьми. Морин выплюнула косточку в его бокал.
– Как будто у тебя в бокале крысиная какашка. Ты что, не заметил, что у тебя крысиная какашка в бокале плавает?
Довольная своей выходкой, она продолжила обход комнаты, клянча у гостей оливки и вытворяя с ними все то же самое. Фенвики переглянулись со сдержанными улыбками и пробормотали что-то про трудный возраст.
– Абсурд! – неожиданно для самой себя произнесла миссис Флеминг так отчетливо, перекрывая гул разговоров, что в смущении отвернулась от Фенвиков и встретилась взглядом с человеком, стоящим у камина. Некоторое время он смотрел на нее с пытливым интересом: ей показалось, что он услышал ее возглас и ощутил неопределенное желание узнать, что она сочла откровенно абсурдным, но потом кто-то сдвинулся с места и заслонил его.
Фенвики отошли; вокруг нее продолжались культурно-административные разговоры, и она чувствовала себя изолированной среди этого шума.
– Красота этого замысла в целом – в том, что его можно осуществить полностью в бумаге.
В ответ одобрительно загудели.
– Разумеется, с некоторой толикой пластмассы.
– Конечно.
– Конечно, возникли неувязки со страховщиками, но я сказал Брейтуэйту – знаете Брейтуэйта?
– Мы делали все эти плакаты по гигиене вместе.
– Ну конечно, знаете… так вот, я сказал Брейтуэйту: «Дружище, распределение по отделам – это работа вашего отдела. Не моего». В смысле отдела. То есть нельзя же вечно связывать кого-то по рукам и ногам в таких вопросах, как выбор материалов, только потому, что другой отдел не в состоянии передать полномочия. А для чего тогда Брейтуэйт? Ну, то есть все мы знаем, что он славный малый, увлеченный, добросовестный и так далее, но он же ничего не делегирует. Не знаю, заметили ли вы это по работе с гигиеной. Он старается все сделать сам. И всех выводит из себя – в конце концов, ему и не полагается что-либо знать.
– Боже правый, нет!
Оба снисходительно улыбнулись, а рыжеватая бородка подлил им в бокалы.
– В этом и состоит обаяние больших городов. Там гуляют туда-сюда всю ночь, в буквальном смысле всю, под окнами, так что глаз не сомкнешь. В постель вообще не ложатся.
– Моя дорогая Эсме!
Она оживленно засмеялась, вставляя сигарету в мундштук.
– Обожаю Испанию. Каждый ее дюйм.
Миссис Флеминг приняла второй бокал хереса. Вокруг не было никого, с кем ей хотелось бы поговорить: наоборот, в комнате оказалось больше, чем обычно, людей, с которыми она предпочла бы не знакомиться, но едва ли можно было и дальше сидеть в самом уютном кресле и пить в молчании, которое Лейла наверняка заметит и нарушит так некстати. Пожалуй, стоит вернуться домой и поговорить с Джулианом. Она посмотрела на свой херес. В этот момент раздался громкий стук, звон разбитого стекла и вопль Морин. Все обернулись в сторону камина. Двое гостей поднимали с пола Морин, которая выла и кричала: «Он мне подножку подставил. Скотина! Ты мне подножку подставил!»
Лейла сразу же увела ее с разбитым кровоточащим носом. В комнате словно посветлело, и миссис Флеминг увидела, как незнакомец, с которым встретилась взглядом, собирает осколки бокала с ковра, складывая их, кажется, на «Радио таймс». Только тогда она узнала его: это он бросил сигарету в камин. Закончив собирать осколки, он провел ладонью по ковру и медленно поднялся. Он был высок ростом и необычайно худ. Взяв пачку сигарет с каминной полки, он направился к миссис Флеминг.
– Вы курите?
– Нет, благодарю.
– Пьете?
– Я не курю, потому что пью. – Она указала на свой бокал.
– Мне надо присесть. – Он огляделся в поисках свободного стула, но такового не нашлось. Он взял тарелку с орехами и вазу с цветами со столика, отдал орехи ей, а цветы поставил на каминную полку. Потом отошел и вернулся с бокалом в руке.
– Вот и я тоже. Но вы, видимо, не любите орехи. Поставить их на пол?
– Ваши таланты в этой области на удивление полезны.
На это он устало улыбнулся и сказал:
– О да. Я никогда ничего не проливаю, я только ставлю подножки и избавляюсь от чего-нибудь.
Между ними воцарилось дружеское молчание. Потом он произнес:
– Спиртное не очень-то ограждает.
Она заметила, что он пьет бренди.
– А вы хотите отгородиться?
Пальцы его руки, протянутой по подлокотнику ее кресла, сжались, и он ответил:
– Вообще-то да, временами. Каждому порой хочется отгородиться.
– От чего?
– Да хотя бы, полагаю, от «тысячи природных мук»[9], – он окончательно уклонился от ответа, решил не развивать эту тему. И улыбнулся.
Кисти у него были огромные, но не мужские, с длинными костлявыми пальцами, не красивой и не уродливой формы, но заметные, потому что при их величине выглядели соразмерными.
Кто-то расхваливал новую книгу Эрнеста Хемингуэя, кто-то критиковал ее. С минуту они слушали, потом миссис Флеминг сказала:
– Мне рассказывали, что он писал очередную книгу, но в разгар работы узнал, что жить ему осталось недолго, поэтому бросил первую книгу и написал вторую, а затем ему сказали, что он не умрет.
Он вдруг вскинул голову, и она увидела, что он удивлен и рассержен.
– Откуда вы знаете?
– А я и не знаю. Я даже припомнить не могу, от кого это услышала. И не рассчитываю, что это правда.
– Так или иначе его душевное
