В перспективе - Элизабет Джейн Говард

ограничивать тебя до тех пор, пока ты не принесешь в жертву свои изначальные представления и не станешь наполняться равнодушием, если в конечном итоге ты все равно окажешься ошибкой и останешься в одиночестве? Было слишком поздно оплакивать намерения, которые у нее тайно имелись когда-то в отношении самой себя, – ее любили, касались, приспосабливали, подавляли, ограждали и игнорировали до тех пор, пока даже радость, которую ей доставляли обои, презираемые мужем, не приобрела характерную окраску только потому, что он их презирал. Даже те немногие случаи, когда она считала, что отстояла свои права, являлись прямым следствием ее связи с ним. Трудоемкость взаимоотношений вдруг ужаснула ее: казалось, в свои сорок три года она не в состоянии в равной мере нести за них ответственность. Это фатально, думала она, – взрослеть рядом с кем-то: приходится оставаться молодой для них или начнешь стареть. Я не была взрослой, когда вышла замуж, я была лишь немногим старше Дейрдре – не такой, как она, но лишь немногим старше. Сейчас я бы со всем справилась, если бы только могла начать с самого начала: трудность в том, что это финал ситуации, за которую я так неудачно взялась.

Дороти укоризненным тоном сообщила, что звонит мисс Джун. Миссис Флеминг, которая слышала звонок, извинилась, сказав, что не слышала, и спустилась поговорить с будущей невесткой.

Несмотря на то что Джун посвящала телефону немалую часть своей жизни, она пользовалась им как инструментом для общения скорее с общими, нежели с конкретными целями. И эта ее привычка была одной из самых утомительных для тех, кто недолюбливал телефоны: миссис Флеминг, ранее не сталкивавшаяся с ней, теперь была ввергнута в поток бессвязной болтовни – извинений за еще не написанное благодарственное письмо после вчерашнего ужина, предположений насчет предстоящей свадьбы и даже краткого отчета о язвочках в ушах у Ангуса. Из всего услышанного миссис Флеминг выловила известие о том, что сегодня днем Джун намерена побывать в новой квартире, где требуется принять окончательные решения касательно отделки, что Джулиан не может или не горит желанием сопровождать ее, что по поводу розовой или кремовой краски они так и не пришли к единому мнению и что в любом случае Джун кажется, что она не в состоянии одна выбрать или розовый цвет, или кремовый. И поскольку миссис Флеминг еще не видела эту квартиру, Джун подумала, что она, возможно, не занята днем, захочет взглянуть и дать ей совет. Будет ужасно, если она, Джун, сама пойдет и выберет не тот розовый или кремовый оттенок. Миссис Флеминг приняла на себя эту гнетущую эстетическую ответственность, размышляя, сколько лет назад она с жаром убеждала бы Джун смелее пользоваться цветом и радоваться ему.

Во время второго завтрака позвонила какая-то женщина – в слезах, с венским акцентом – и спросила мистера Флеминга. Услышав, что его нет дома, она разразилась каким-то трагическим немецким восклицанием, осеклась и повесила трубку.

На встречу в новой квартире миссис Флеминг прибыла раньше Джун.

На четвертый этаж можно было подняться в лифте, напоминающем дупло в зубе и создающем атмосферу душного дискомфорта, которая, как ей казалось, станет нестерпимой, если она прикоснется к нему. И она поднялась по лестнице, потом позвонила в дверь и, стоя на сквозняке в полутьме оттенка рвоты, мысленно добавила непунктуальность к списку того, что ей известно о Джун.

Явилась запыхавшаяся Джун – в розовом шерстяном платье и цигейковом жакете, коротковатом ей. Роясь в сумке в поисках ключа, она извинялась и оправдывалась сбивчиво и смущенно. Она смутно рассчитывала успокоить миссис Флеминг и польстить ей этой затеей с осмотром квартиры, но планы расстроились: ей не удалось, как выразилась бы ее мать, «завоевать доверие миссис Флеминг», или ее одобрение, или что-нибудь в этом роде. Ее мать вечно твердила: «Ох, Джун, да не будь же ты настолько глупой!» – и вот теперь, когда она меньше всего этого хотела, она и впрямь вела себя чрезвычайно глупо – ну наконец-то ключ, хвала небесам, – но к тому времени она так разнервничалась, что не смогла повернуть его в замке.

Миссис Флеминг, помня о сцене во время чаепития с миссис Стокер и терзаясь угрызениями совести за выводы, сделанные до прибытия Джун, сама отперла дверь, и они вошли в квартиру.

Она была тесной, она была унылой, она была неожиданно темной. Три ее комнаты спроектировали так, что любая хоть сколько-нибудь пригодная для использования мебель неизбежно загромоздила бы их или смехотворно исказила их пропорции. Пожалуй, думала миссис Флеминг, здесь был бы обеспечен сносный комфорт людям ростом не выше четырех футов. Однако она утруждала себя поиском достоинств квартиры ради Джун, которая, в свою очередь, указывала на все недостатки, какие только могла вообразить: они были и разнообразны, и неожиданны – тем, что остались незамеченными для миссис Флеминг, игла вкуса которой застряла в канве практических соображений Джун. Обе они так старались проявить любезность.

Тщательно осмотрев грязные и почти пустые комнаты, они нерешительно пристроились на строительных козлах, оставленных малярами в спальне, и Джун достала разноцветные образцы клеевой и прочей краски. Они начинались с оттенков, которые пригодились бы для нитей пастельных деревянных бус, озадачивающих такое множество младенцев, продолжались гаммой равнодушно-бодрых, наводящих на мысли о сладостях из мелких деревень, и заканчивались монументально-тусклыми – грандиозным оливковым, болотным, влажно-шоколадным, с которыми приходится мириться в таком обилии учреждений. Выбор, как сказала Джун, слишком уж велик – хотя, честно говоря, вряд ли кто-то способен жить в окружении стольких оттенков. Миссис Флеминг предложила посмешивать цвета и подобрать наиболее подходящий, но Джун, явно напуганная этой мыслью, ответила, что времени на это нет: мастера должны приступить к покраске завтра же утром, чтобы отделку успели закончить к их возвращению из Парижа.

В последовавшем молчании Джун перебирала неприятные своей возможностью розовые образцы, и миссис Флеминг заметила, что у нее красивые ногти. Наконец, когда паузу так и не прервал сделанный выбор, миссис Флеминг убедилась, что порыв, благодаря которому она сочла ногти Джун красивыми, угас, и похвалила их вслух.

Джун густо покраснела и уронила картонку с образцами на пол.

– Ой, на самом деле вовсе нет. В смысле, Джулиан их даже не замечает.

– А я уверена, что замечает. – Миссис Флеминг выяснила, что ногти могли иметь символическое значение и что Джун внезапно пришла в голову мысль о том, что Джулиан не замечает их красоту, а эта мысль потянула за собой череду других подобных упущений. Своим замечанием она хотела подбодрить собеседницу, но сразу же пришла в замешательство.

Джун спустилась