Живое свидетельство - Алан Ислер

Я, конечно, знал, как мамуля любит украсить рассказ мрачными подробностями и цветистыми оборотами — она вдохновлялась, перечитывая снова и снова не только Сибил Траскотт, но и сестер Бронте, миссис Гаскелл, Уилки Коллинза, раннего Моэма, Хью Уолпола и Джона Голсуорси. Поэтому я делал нужные поправки. Однако я всегда считал, что хотя бы по сути ее рассказ о рождении и детстве Энтуисла достаточно точен. Откуда бы она это узнала, если не от него самого? Видно, он страдал nostalgie de la boue[57]. Так что существенно отличавшаяся от этой версия, которую изложила Фрэнни, оказалась для меня полной неожиданностью.
Когда мы уходили из «Крысы и морковки», Энтуисл коснулся кончиком хлыста козырька своей кепки, прощаясь с хозяином, а тот понимающе подмигнул, показал большой палец и хрипло кашлянул.
— Кретин, — сказал Энтуисл, — законченный кретин. Впрочем, пиво тут неплохое. Если присмотреться, в каждом можно найти что-то хорошее, — усмехнулся он. — Давай, Робин, залезай!
Я положил вещи на заднее сиденье лендровера, брезентовая крыша которого, несмотря на холод, была откинута, а сам сел рядом с Энтуислом.
— Ну, погнали! — крикнул он — не то чтобы в шутку.
Он выехал из деревни на север, свернул на разбитую дорогу, а оттуда — на пустоши, по которым мы тряслись километра полтора.
— Это тебе на пользу — прочистишь легкие от городского смога, — сказал он.
Солнце, которое в то утро в Рипоне светило ярко, да и когда мы добрались до «Крысы и морковки» в Дибблетуайте, еще пробивалось сквозь набегавшие облака, теперь скрылось окончательно. Небо заполонили огромные иссине-черные тучи, над землей с завыванием носился ветер. Повсюду виднелись островки снега — от предыдущего бурана. Я поддернул шарф повыше, чтобы прикрыть уши. Впереди, метрах в пятистах, был дом, обещавший тепло и уют — луч света в надвигавшемся мраке.
Рождество за городом, диккенсовская мечта англичанина, разрекламированная и таблоидами, и газетами посерьезнее, манило вкрадчиво — как плотские искушения Цирцеи или Акразии[58] — и сулило столько же опасностей. Где же зелье, что спасет меня от колдовства? Память, падкая на сантименты, не могла устоять перед этим ежегодным искушением. Рождество за городом неминуемо ужасно — в чем я всякий раз убеждался, не здесь, так в другом месте.
— Пройдись до дома пешком, дружок, ладно? На пользу пойдет, аппетит нагуляешь. — Энтуисл так резко притормозил, что меня швырнуло к лобовому стеклу. — Пока ты погуляешь, у нас с Фрэнни будет время быстренько перепихнуться. — Я, разумеется, вылез из машины. — Э-ге-ге-гей! — весело завопил он и нажал на клаксон.
И умчался — как мистер Жаб[59] в Жаб-Холл, подумал я.
Фрэнни оказалась такой красавицей, что дух захватывало. Как только Энтуисл опять умудрился заполучить такую, да еще и на двадцать лет моложе себя. Ему было — подумать только! — пятьдесят пять, точнее, пятьдесят шесть, если то, о чем мне рассказала Фрэнни, было правдой; по моим нынешним меркам — еще молодой, но тогда он казался постыдно старым человеку, на пятнадцать лет его моложе, человеку, чью мать он трахал-перетрахал столько лет назад! Я переводил взгляд с Фрэнни на Энтуисла, с него на нее и чувствовал нечто, что мог чувствовать Яго, представляя, как мавр и Дездемона складывают зверя с двумя спинами.
— Фрэнни, детка моя, это Робин, известный бездельник, мой, так сказать, гражданский пасынок.
Фрэнни пожала протянутую мной руку, притянула к себе, ласково чмокнула в щеку.
— Добро пожаловать, Робин!
Я вдохнул ее ароматное тепло. И так бы и застыл навеки, но Энтуисл оттащил ее от меня и по-хозяйски положил ей руку на плечо. Я что-то пробормотал в ответ — как я счастлив здесь оказаться, какой холод на улице, Рождество, видно, будет снежное, — чувствуя себя персонажем из романа Агаты Кристи, нес вязкую чушь, но она была столь добра, что выслушала меня с улыбкой.
— Ну, пора и подкрепиться! — сказал Энтуисл, поведя носом. — Жареная баранина, запеченная картошка, гороховое пюре, мятный соус — вот что тебя ждет. А если хочешь отлить, прежде чем сесть за стол, так ты же знаешь, где pissoir[60], так ведь, малыш?
Я машинально повернулся в сторону туалета.
— Руки не забудь помыть, — хмыкнул Энтуисл. Рука его, все еще обвивавшая шею Фрэнни, скользнула ниже и ущипнула ее