Термитник 2 – роман в штрихах - Лидия Николаевна Григорьева

при единственной гостинице в их маленьком шахтёрском городке и попробовал там салат «столичный» с куриной грудкой и непрожаренный кусок говядины с кровью под иностранным названием «бифштекс». Что именно возбудило его вкусовые рецепторы: незнакомый до этого вкус майонеза в салате или сладковатый вкус крови в мясе, теперь уже не объяснить и не вспомнить. И сейчас в Париже с аппетитом всасывая в себя содержимое уже второго ведёрка мидий, и тогда в Венеции, втягивая в себя сочное мясо лобстера, он не обращал внимания на то, что его жене, нежной, изысканной Жанне, явно не нравятся эти плотоядные звуки страстного поглощения пищи. Что её коробит это сопение, это похрюкивание, причмокивание, цыкание зубом. При её тонком, музыкальном слухе это было мучительное испытание. Ох, как же часто Жанне хотелось всё бросить и никогда больше не видеться с этим раздобревшим, добрым и хорошим, но таким невыносимым в житейских мелочах человеком. Вот, например, недавно он спустился со второго этажа их дома в новом костюме от Армани, в хорошей обуви от Кавалли, и в носках – разного цвета. И она заплакала не только потому, что они уже опаздывали в оперу, а потому, что один носок был розовый! Как вынести эту его вечную рассеянность, небрежность, неаккуратность, эти шумные втягивания в себя жидкой пищи и даже чая, скажите мне, как?! Только любя, любя, – сказал бы приходской священник, да где его теперь найдёшь, в пандемию, когда храм на Рю Дарю закрыт для прихожан.

А потом, сменив носки и едва успев к третьему звонку… как это забудешь… он уснул в третьем акте «Набукко», в нереально авангардной постановке модного оперного режиссёра. Сначала посапывал, потом захрапел… Хорошо, что пустые места были и впереди, и сзади. Зрители и тут, как сейчас было принято, сидели в шахматном порядке. Голоса певцов в полупустом из-за ковида зале отзывались двойным эхом, от этого стоял ровный шум, как при большом ветре, и никто не услышал, что в музыкальный фон вплетается чьё-то хрюканье и причмокивание.

Зато потом в ресторане после спектакля он оживился и заказал полкарты самых изысканных и дорогих блюд. В честь их общей подруги, исполнившей партию страстной и властной Абигейль. Именно за этим праздничным ужином излишне впечатлительная и нежная Жанна неожиданно узнала, что у её пузатенького и лысоватого Романа, признанного всеми знакомыми ресторанного гурмана, есть вкус не только к хорошей мишленовской еде, но и к хорошеньким оперным певицам. Что он, как настоящий гурман, давно снял сливки с её подружки, которой, как оказалось, совершенно наплевать, какого цвета у него носки и насколько шумно он втягивает в себя пищу.

37. Фамильное клеймо

Анжела Праведникова вышла замуж за Димона Шайтанова. И от большой любви и короткого ума поменяла фамилию. С этого всё и началось.

Вроде бы ординарное замужество. А вся жизнь так сложилась, что хоть давай ей орден за мужество!

Эти Шайтановы (шайтан их забери!) были в основном люди яркие, с кипящим темпераментом, бьющим через край. А в семье Анжелики все были тихие и спокойные, ну, сущие праведники, если не ангелы.

Тем, кто их знал, будет странно услышать, что именно эта тихая и вечно словно бы сонная жена много лет истязала своего мужа притязаниями на семейное господство. И если он хотел лететь на Фиджи, потому что там нашли неизвестный науке вид игуаны, а он работал младшим научным сотрудником в Зоомузее и хотел увидеть это чудо своими глазами, да и доклад научный потом написать, то оказывался на Занзибаре, где ничего интересного для него, как учёного, не было. Зато жена была счастлива на песчаных океанских отмелях шевелить плавниками. Не ангельский, не ангельский характер был у Анжелы. И нисколько не демонический у Димона. Один раз он её ослушался – и чем дело кончилось? Ещё до женитьбы привез из Вьетнама в печени амёбу. А потом через годы клеща притащил из тайги. С тех пор болел, не переставая. И жена со временем превратилась в усталую и сварливаю сиделку. Орала на него, когда памперсы ему меняла. Словно бесы её мучили. Праведником-то муж оказался и даже страстотерпцем. Претерпел много от жены своей, которой со сменой фамилии словно стёрли из памяти сердца добрые дела предков. И поставили новое фамильное клеймо.

38. Роберт не робот

Иногда такая радость попрёт изнутри с самого утра, аж горло перехватит. А откуда это взялось, непонятно. Ведь ничего хорошего. Гаражи их кооперативные город сносит под реновацию. И ничем не компенсирует. Оказалось, что старый отставной полковник, выдвинутый народом в председатели, оформляя когда-то общие на всех документы, что-то напутал. Главным тогда было, что им разрешили строить эти гаражи на пустыре, прямо за домами. А теперь по замыслу новых, молодых и зубастых хозяев города тут будут высотные «человейники». Роберт в ту пору, в начале девяностых, был школьником, но хорошо помнит, как радовался отец, что его загнанная «лошадка» теперь не будет ржаветь зимой в сугробах. Теперь ему самому столько лет, сколько было тогда его отцу, амбициозному учёному-технарю, сумевшему организовать на новой социальной волне своё научно-техническое ООО. Ответственность там оказалась настолько ограниченной, что все заработанные деньги сгорели во время подлого подставного дефолта девяносто восьмого года. И это обрушило отца, подкосило. Выручила всех мать, которая смогла оформить в городских структурах лицензию на частный лицей с математическим уклоном. Так они и выжили.

Сам Роберт давно уже жил в подмосковном посёлке бизнес-класса. Но родителей изредка навещал. Они так и остались жить в Крылатском, на высоком этаже.

Старость вроде бы не брала их. А тут – бабах – эти снесённые под корень гаражи. Дались они ему! – подумал об отце Роберт, который давно забыл, а то и вовсе не знал, что такое «вложить душу» в материальный объект и привязаться к нему как к живому.

Но взять отца с его проблемами на плечи и понести – он не мог.

Полнота и радость жизни распирала его широкую, накачанную грудь, несмотря ни на что. Но вот когда он припарковл свою машину у родительского подьезда рядом с машиной скорой помощи и понял, что туда загружают не его отца, а всего лишь тело…

Роберт – не робот. Сердце у него всё-таки было. Вот оно-то и взорвалось внутри. Последний инфаркт отца откликнулся в его сыне первым. До последнего ему еще предстояло дожить.

Эх, гаражи… этажи… миражи…

39. На морозе

«Ну, ладно,