Карнавал судьбы - Кристиан Гарсен
Я не ответил, ограничился только взмахом руки, приблизительно означавшим: «Подождите, не надо нервничать, позволим ей дорас-сказать».
— Теперь это был уже не туннель, месье Трамонти, — продолжила Шошана Стивенс. — Передо мной открылось более широкое пространство, что-то вроде комнаты скромных размеров, метра два на три, в ней уже можно было стоять с поднятой головой. Однако находившееся там существо не стояло, оно сидело на земле, прислонившись к одной из стенок, и машинально царапало грунт своими пальцами. Рядом с ним лежал карманный фонарик, из которого и лился свет, на который я шла. Я не слишком удивилась, узнав молодого человека с пепельного цвета волосами, образ которого явился мне за несколько секунд до этого, — за тем только исключением, что лицо его не было искажено: он смотрел меня молча, совершенно спокойно. Прежде я его не видела, но догадалась, что передо мной сын хозяев усадьбы, Шеридан Шенн. И тут же я осознала другую вещь, касавшуюся его, и поняла, зачем пришла. Мне стало ясно, что эта встреча несомненно станет самой важной в моей жизни.
— Добрый вечер, — сказала я, входя в комнату. Потолок здесь был выше, я смогла расправить плечи. Приятное ощущение.
— Добрый вечер, мадам, — ответил он чрезвычайно доброжелательно, очень, я бы сказала, культурно — как если бы мы жили в соседних квартирах и случайно встретились в магазине. Но прежде всего я отметила для себя его взгляд: он был теплым, почти любящим и бесконечно грустным.
Глава 8
Рассказ Шошаны Стивенс
(III. Овца, пастух и крыса)
— Ну что за дурацкая история, — процедил сквозь зубы Шуази-Легран, отсидевший свое седалище в кресле. Я сделал вид, что не услышал эту реплику, прикурил новую сигарету и продолжил свое повествование, вернее — не свое, а Шошаны Стивенс. Просто сказал, отчасти насмешливо, отчасти сочувственно:
— Подождите, это еще не конец.
Ни Марьяне, ни ему я не стал упоминать о сходстве истории Шеридана Шеннона и моего «подземного» сновидения: пришлось бы, конечно, пересказывать сон, а в результате пожертвовать подробностями моей беседы с Шошаной Стивенс. Однако Марьяна отметила другое сходство, которое, надо сказать, приводило ее в восторг, ведь такого рода вещи часто кажутся очаровательными. Я так и ожидал, что ей будет очень интересно послушать историю о норе. Ее глаза искрились иронией и любопытством.
— Немного похоже на одну из твоих новелл, разве нет? — спросила она с широкой улыбкой. — Ту, в которой один тип бросает свою квартиру и поселяется внизу, в общем подвале, среди треснувших кресел и позабытых велосипедов, живет там некоторое время, потом решает, что еще не слишком низко, вынимает из пола осыпающийся кусок треснувшего бетона и принимается копать открывшуюся землю, чтобы спуститься ниже, копает часами, днями напролет, копает яростно, истерев в кровь руки, утоляет жажду протухшей водой либо той, что сочится из стенок ямы, питается червяками и всякими гадкими насекомыми, обустраивает себе своего рода гнездо между канализационными трубами, в двух шагах от стояков, откуда слышится шум спускаемой воды, живет среди крыс и нечистот. И остается он там навечно — во всяком случае, именно слово «вечность» было последним в той новелле, — покрытый грязью, насекомыми и отбросами. Не сомневаюсь, этот Шеридан Шенн был бы тебе закадычным приятелем, — улыбнулась Марьяна.
Она явно гордилась, что сумела тонко подтрунить надо мной. Я тоже выдавил ответную улыбку, в знак согласия слегка кивнул головой и продолжил повествование Шошаны Стивенс.
Шеридан Шенн предложил мне присесть рядом с ним и без всяких отлагательств принялся рассказывать. Едва я опустилась на землю, спина еще не вполне оперлась на стенку, ощетинившуюся корешками и камешками, ладони еще не прошлись по окружавшему меня грунту, не нащупали обрывки влажных корневищ, которые можно было бы наматывать на пальцы, глаза еще не рассмотрели в подробностях помещение, где мы находились, помещение без лишних удобств и изысков: земляные стены, пол и потолок, детали рельефа выглядели словно подчеркнутыми в свете карманного фонаря, лежавшего между нами, я не успела еще завершить мелкие движения тела, которые, как у всех животных, сопровождают попытку устроиться поудобнее, а Шеридан Шенн уже начал рассказывать, и все то время, что он говорил, в голове у меня мелькали воображаемые картинки, открывшие мне больше, чем он мог передать словами.
— Я знал, что вы скоро придете, — сказал он.
Он многое знал обо мне, знал, кто я, а также то, что я единственный человек в мире, способный помочь ему, способный, по крайней мере, утолить его печаль.
— Если не ошибаюсь, этой самой ночью я видел сон, — произнес Шеридан Шенн, — сказала мне Шошана Стивенс, а я пересказал Шуази-Леграну, потом и Марьяне. — Я был у родителей, отец казался таким смешным, мать — вообще сумасшедшей, я спал в комнате, в которую они меня поселили, как нежеланного ребенка, ублюдка в конуру, ведь я бастард, мы все с вами побочные дети, но только я один понимаю это, миссис Стивенс, — вот видите, я знаю ваше имя, мне известно, кто вы и какими способностями вы обладаете, я знаю об этом больше, чем вы сами, мне нужно рассказать вам о себе и о всех тех, кто нашел приют во мне, мои страдания не ведают границ, вы одна способны помочь мне, если только сможете.
— Сами видите, — сказала Шошана Стивенс, — речь Шеридана Шенна была немного сбивчивой. Воспроизвожу ее по памяти, поэтому не совсем точно, — так же, как теперь вот я неточно воспроизвожу для вас речь Шошаны Стивенс, — сказал я Шуази-Леграну, а затем Марьяне, — но уверяю вас, так это и звучало, или даже более загадочно.
— Моим страданиям нет конца, — продолжал Шеридан Шенн, — произнесла Шошана Стивенс. — Я сижу под землей, потому что здесь и только здесь чувствую себя дома. Я нашел эту нору, расширил ее, это заняло недели, месяцы, не помню уже точно, но других дел тогда не было, поэтому потратил на работу столько времени, сколько было нужно. Сон, который привиделся мне, если не ошибаюсь, этой ночью, миссис Стивенс, выглядел так: я был овцой, у которой отходили воды и должен был вот-вот родиться уже мертвый ягненок, из меня показались его задние ноги, измазанные кровью, еще покрытые плацентой, и в то же самое время я был человеком, который притащил эту овцу в хлев и теперь, икая, блевал от отвращения, и в то же время я был крысой, которая, в нескольких метрах от него, пожирала
