Меченый и другие рассказы - Мануэль Угарте
Гутьеррес появились неизвестно откуда, и никто в городе не смог бы сказать, каково было происхождение этой семьи, откуда она получила свое прозвище. Но дон Педро Гутьеррес, толстый, простодушный и флегматичный индеец, не замедлил заслужить симпатии своих соседей. Его круглое медное лицо, его живые глаза, жесткие и наголо остриженные волосы и тщательность в одежде, его благоразумное поведение и открытый смех – придавали ему добродушный и энергичный вид.
Его жена была, напротив, мало симпатична и жители Тандиля в полном согласии враждебно шептались о ней. Ее упрекали в сухости, в замкнутости, в краткости ее ответов и в мрачности, с какой она избегала сближения с соседями. Некоторые приписывали ей сосредоточенный и завистливый характер, другие сдержанную злобу, которая могла вот-вот прорваться. Почти никто с ней не разговаривал. И полудикая индианка, единственным недостатком которой была застенчивость, сделалась еще более молчаливой и более недоступной для своих соседей. Иногда она чувствовала тоску о своем прошлом. Кочевая и полная случайностей жизнь воинственного племени, с которым она прожила свою юность, казалась ей наиболее счастливой. Ее семья осталась там, в необъятных равнинах, простиравшихся к югу, далеко от всякого населения и всякого закона, посреди свободной пампы. Ее необузданная душа угасала в маленькой деревушке, где все подчинялось капризу нескольких белых колонистов и начальника гарнизона. Ей хотелось бежать в дикие равнины, сжигаемые солнцем. И вот почему, когда она слушала иногда какую-нибудь историю о конокрадах, ей казалось, будто ее прошлое оживало. Росита, естественно, унаследовала много от характера своей матери. Не потому, что она чувствовала желание вернуться к племени, слишком кокетливая и тщеславная, чтобы отказаться от этих зачатков цивилизации, но потому, что в ее жестоком и страстном характере было много глубин, которых воспитание не могло заполнить. И из этих глубин вырывалось какое-то стремление к мятежу и независимости, дисгармонировавшее со средой, где все было регламентировано офицером и священником.
Росита Гутьеррес была капризной девушкой и резкость ее характера искупалась только ее прелестью, заставлявшей забывать о нем. Ее большие черные глаза, сверкавшие на лице медного цвета, ее молодое и гибкое тело, маленький рот с пухлыми розовыми губами и черная шевелюра придавали ей вид весеннего плода. Когда она в сумерках стояла за решеткой балкона, в развевающейся ситцевой юбке и с цветами в волосах, никто не проходил мимо, чтобы не бросить ей цветка. И между теми, которые проходили и возвращались, чтобы пройти еще раз, избранником был Марио Сальтераин, сын одного крупного собственника из окрестностей, проживавший летом в своем имении, а зимой в Буэнос-Айресе, где он изучал медицину. Тогда начались разговоры у решетки балкона, в сумерках, в тишине пустынной улицы. Росита любила Сальтераина, Сальтераин воображал, что любит Роситу, и все казались довольными.
Ничего не было прекраснее этой идиллии, продолжавшейся три месяца. Он приезжал вечером на своей темной лошади, оседланной по-креольски, приближался к окну, опирался рукой на решетку, и из его уст, оттененных темными усами, начинали бить ключом слова любви, уносимые ветром. Сальтераин, красивый юноша, одевался элегантно, имел тройное преимущество своего богатства, молодости и своего имени. Он был потомок первых цивилизаторов, сын победителей. Он должен был бы быть для индейцев «врагом»; но эти люди, деморализованные разгромом и опустившиеся от алкоголя, не могли дать себе ясного отчета в поступках. Они уважали Сальтераина, потому что Сальтераин владел землями и скотом, потому что он был молод и красив, потому что он говорил высокомерно и импонировал всем. Сальтераин был другом судьи, комиссара полиции, командира гарнизона… В полуцивилизованной деревушке он, вместе с пол дюжиной других привилегированных, составлял группу властителей, державших у своих ног большое стадо смиренных индейцев. Говорить с Сальтераином было честью; получить его поддержку было триумфом. И все преклонялись перед этим молодым человеком, который был как будто белым касиком поселка. Поэтому никто не осмеливался критиковать любовь Роситы. Только некоторые старые кумушки бормотали сквозь зубы, что Сальтераин не женится и что все кончится очень плохо. Остальные не видели или не хотели видеть невозможности этого союза. Некоторые девушки даже стали завидовать судьбе Роситы. И все привыкли видеть под окнами Гутьерреса темную лошадь, махавшую хорошо расчесанным хвостом в то время, как любезный всадник, прижавшись лицом к решетке, говорил о своей любви блестящим глазам, сверкавшим в темноте.
Семья Гутьеррес разделилась во взгляде на положение вещей. Дон Педро, как и все, подчинялся превосходству Сальтераина и, казалось, гордился предпочтением, оказываемым его дочери. По его мнению. Росита поступала очень хорошо, слушая говорившего о браке сына землевладельца, в чьих словах было невозможно сомневаться. По мнению матери, положение было не так просто. Сальтераин хотел только позабавиться во время своего пребывания в деревне. Может быть, всем придется потом раскаиваться. Недоверие индианки, плохо приспособленной к чуждым ей обычаям, возродилось с еще большей силой. Этот белый человек был представителем расы, рассеявшей и подчинившей индейцев. Ничего хорошего нельзя было ждать от него. Его властный дух привык сметать права остальных и вставал на пути, как страшный призрак.
Бесполезно говорить, что в то время, как в недрах семьи шли эти споры, Росита продолжала разговаривать с Сальтераином. Росита была, как мы уже сказали, своевольная девушка, считавшая себя выше той среды, в которой она родилась. Возражения ее матери не нашли отклика в ее сердце, ослепленном гордыми надеждами. Кроме того, она любила Сальтераина и смотрела на все только его глазами.
Тем временем наступила осень, и поля стали принимать печальный вид. Деревья сбросили листья, равнина опять погрузилась в грустную торжественность, и жалкие домишки маленького местечка казались скорчившимися, прижавшимися друг к другу перед зимой. Сальтераин известил, что он возвращается в город; дела не позволяли ему продлить его пребывание в деревне. Росита приуныла. И в течение последних дней все превратилось в печаль около того окна, где раньше было слышно веселое перешептывание влюбленных.
Накануне разлуки Сальтераин явился на свидание раньше, чем обычно. В его глазах было новое выражение. Он сошел с лошади и приблизился с какой-то необычной нервозностью. Росита поздоровалась с ним, не отнимая платка от глаз. И свиданье было горько, как никогда. Некоторые утверждали, что оно продолжалось дольше обычного и что один загулявший пастух, возвращаясь из трактира, видел их возбужденно спорившими, как будто он требовал чего-то такого, на что она не хотела согласиться. Достоверно лишь то, что на следующее утро все могли убедиться в исчезновении Роситы.
Больше месяца в Тандиле ни о чем другом не говорили.
