На встречу дня - Ежи Вавжак
— Ты что такой кислый? Заболел что ли? — не отставал Яниц.
— Вы же знаете, — пробурчал Леон и пнул со злостью комок шлака.
— Еще не вернулась?
— Нет! Да и поговаривают о ней нехорошо.
— А ты меньше слушай всякую болтовню.
— Я и не слушаю, но зря болтать не будут... Я сам видел, как она выходила из кафе.
— А что в этом плохого?
— Но и хорошего мало. Ее место при мне, а мое — при ней и при сынишке.
— Тогда возьми ее за косу и приведи домой. Какой-то ты тюфяк стал, Леон. А будет упираться, брось ее ко всем чертям. Не пропадешь. Я бы такого не стерпел. Так недолго вконец известись. Я давно к тебе присматриваюсь и вижу — неладное с тобой творится. Возьми и поставь вопрос ребром: или — или... И не таскайся по пивным, кончай с этим, если ты не кончишь, то водка тебя, брат, прикончит. При нашей работе враз прикончит. И вылетишь за ворота, как когда-то Бялый. Да еще товарищей осрамишь, которые тебя выбрали, почет тебе оказали. А ты куда катишься?
— О Бялом лучше не поминайте, — едва не скрипнул зубами Леон, пропуская мимо ушей последние слова Яница.
Один знакомый как-то сказал ему: «Ты приглядывай за Бялым, что-то он частенько крутится возле лавки твоего тестя, смотри, брат, я тебе по-дружески говорю». Хотелось ему тогда за этот дружеский совет съездить доброжелателю по морде. А вдруг правда?.. Да и Мизера на что-то, помнится, намекал, нередко замечал Леон и насмешливые взгляды знакомых, слышал двусмысленные фразы, обрываемые на полуслове.
Леон все чаще возвращается мыслями в прошлое, пытаясь отыскать, вспомнить тот поворотный момент, с которого все стало портиться, но никак не может определить его временные рамки, связать с каким-то конкретным событием. Путь, которым он старается пробраться, нечеток, как на широкой дороге, где отпечаталось слишком много человеческих следов. Когда это началось? Через два, три года после свадьбы? Нет, тогда он еще не чувствовал теперешней враждебности, постоянно напряженной атмосферы в доме. Если возникали ссоры, он винил себя. Он часто уставал и, приходя со смены домой, нередко сразу же валился на кушетку в кухне и забывался тяжелым сном. Он полагал, что дом есть дом в полном смысле этого слова, если в нем находишь спокойный, теплый угол, огражденный от повседневных забот. Да и она поначалу, кажется, разделяла этот его взгляд. Но с течением времени мнение ее на этот счет стало меняться. В голову ей приходили совершенно неожиданные идеи, росли претензии, которыми она допекала его как могла. Ей постоянно не хватало денег: то нужна была новая мебель, то большая квартира. Но сама, имея специальность лаборантки, работать не пошла. Правда, она помогала родителям в лавке, но это трудно было назвать работой — там одной матери-то делать было нечего.
«Наверно, безделье так на нее повлияло, — продолжает доискиваться Леон, — никаких интересов, только телевизор да радио. Хоть бы книгу какую-нибудь прочитала, ребенку помогла уроки выучить. Где там... Только и знает с соседками во дворе судачить, кости всем перемывать. Это ей по вкусу. Ну и понесло бабу, от скуки не знала куда себя деть, а теперь вот и ухажера подыскала... Нет, надо и правда поставить вопрос ребром: если не вернется, не переменится, брошу к чертям и уеду отсюда».
Он смотрит теперь на Яница другими глазами и понимает, что старик хочет ему добра, потому и заговорил с ним, а вовсе не лезет к нему в душу с грязными сапогами. Леон смотрит на Яница и понимает, что последняя мысль — все бросить — была случайной. Не может он с легкой душой все это бросить. Равнодушно, холодно решиться уйти отсюда, ведь место, куда они сейчас с Яницом торопливо идут, означает намного больше, чем заключено в прозаическом определении: «место работы». В нем все или почти все — и он, Леон Вальчак, воспринимает это всем своим нутром, хотя и не может выразить словами.
Из бокового прохода со стороны электроцеха вышел Гживна. Железнодорожная ветка, уходящая вперед, в этом месте дугой огибает мартеновский цех с южной стороны. И тут надо сойти с отвала на дорогу — по ней теперь ближе. Леон сбавляет шаг, но Яниц тянет его за собой. Он заметил Гживну и улыбнулся.
— Привет! Куда спешишь, Юзек?
«Ну зачем старик придуривается, — думает Леон. — Гживна, как обычно, пришел раньше, чтобы успеть на летучку. Ничего странного — привычка. В первый день я тоже пошел сначала к своей шестой печи, на старое место... Глупая шутка».
— Привет! — ворчливо отзывается Гживна.
Они на ходу пожимают друг другу руки.
— Ну и как? — неопределенно спрашивает Яниц, но все трое понимают, что он имеет в виду.
— Не ерепенься, Франек, подожди, Гурный еще и тебя подсадит, будешь, как и я, в канаве пыхтеть.
— Все возможно, — смеется Яниц, — я тоже могу другой раз не сдержаться.
— Ну это уж на тебя не похоже, — парирует Гживна. — Ты со всеми готов соглашаться, Яниц. Научился гнуть шею. А я этому негодяю сказал все, что думаю, и не жалею ничего, будет еще и на моей улице праздник. Этот сопляк далеко не пойдет, если будет так с людьми обращаться. Вот увидишь, вспомнишь еще мои слова.
— А Яниц-то причем? — не сдержался Леон, хотя поначалу решил молчать и не вмешиваться в разговор.
— Ты, дело ясное, будешь обоих защищать. А, я-то и позабыл совсем поздравить тебя с повышением. Смотри только печь мне не запори, — спокойнее добавил Гживна, — а то придется иметь дело со мной. И людей зря не мордуй... хотя и
