На встречу дня - Ежи Вавжак
«К черту такую профессию, — отбивали они, как мячик, его аргументы. — Мы поступили на металлургический потому, что на этом факультете меньше был конкурс. Цели мы добились: дипломы получили. А теперь-то уж как-нибудь устроимся, будь спокоен. Оглянись и посмотри, много ли людей работают по своей специальности? Нет смысла всю жизнь расплачиваться за ошибки молодости».
Частично он был с ними согласен, но решительно отметал предлагаемый выход. Он всегда, как ему казалось, принадлежал к числу тех людей, которые не останавливаются на полпути.
Никто из них не знал, как все это выглядит в жизни. Металлургический комбинат на экономической карте страны привлекал взоры молодежи, а пропаганда профессии металлурга доделала остальное. Все это очень красиво выглядело в кинохронике: выпуск стали или чугуна из огромных печей. Крепкие, опаленные мужчины на фоне разлетающихся искр в иллюстрированных журналах. Ну а практика? Она только теоретически приобщала к профессии. Но никак не в действительности. Сами они, получая направления на заводы, над которыми всегда висело дымное небо, считали каникулы потерянными и защищались по-своему: то играли в карты на копровом дворе, то ударяли за девушками из управления комбината. Ну а после хорошего «мероприятия» находилась добрая душа, которая делала отметку: «Практику прошел...» И вот теперь, когда диплом инженера в кармане, приходится начинать, собственно, с нуля, кончается игра, настает время давать отдачу. Надо засучивать рукава и браться за лопату...
Кароль и Анджей спасовали на первых же порах. Согласно программе стажировки, они обязаны были поработать на всех основных должностях. Иначе им никогда не научиться руководить даже бригадой простых грузчиков на копровом дворе, не говоря уж о руководстве сменой на мартеновских печах.
«Чтобы махать лопатой, не обязательно институт кончать, — возмущался Кароль, самый сильный из них троих, — пусть ищут себе других дураков. Да еще за такую плату».
И хотя Гжегож в минуты слабости готов был согласиться с ним, мужская гордость не позволяла.
«Если не справлюсь, — говорил он себе, — и не дотянусь до уровня хотя бы третьего подручного, а ребята эти тоже не здоровяки, — перестану себя уважать. Пусть нас используют. Все надо стерпеть, но поддаваться — никогда!»
В отделе кадров их пытались удержать, уговаривали, но безуспешно. Гжегож в связи с их уходом и выиграл, и проиграл. Выиграл, поскольку он все-таки остался в мартеновском цехе. Проиграл, поскольку как бы там ни было он один из них, и мнение об их группе невольно легло пятном и на него. К нему какое-то время присматривались, будто ждали, что вслед за теми сбежит и он. А он лишь крепче сжимал зубы, сам задавал тон в работе. И это постоянное сознание, что за ним наблюдают и все лишь ждут момента, когда он сдастся, в значительной мере помогло ему выстоять.
Гжегож хотел рассказать эту историю, но побоялся, что она будет воспринята как неуместное нравоучение и чего доброго испортит всем хорошее настроение, царившее за столом. Тем не менее он все же спросил сидящего напротив Кшиштофа:
— Где ты решил осесть?
— Нигде, — беззаботно рассмеялся тот, — надо сначала как следует отдохнуть. А когда надоест без дела болтаться, что-нибудь присмотрю.
— Не болтай глупостей, — прервала его Иола, моему старику не найти себе лучшего помощника, а в будущем и компаньона. — Она самодовольно улыбнулась. — Мастерская у него большая, и человек с дипломом и головой на плечах там пригодится.
— Ах вот оно что... — Гжегож выразительно посмотрел на Кшиштофа.
Он никогда не считал его своим приятелем и терпел только ради Романа, а сейчас равнодушие в его взгляде сменилось неприкрытой неприязнью и чуть ли не презрением.
— Разве это для тебя открытие? — ответил Кшиштоф, натянуто улыбаясь.
— Ну почему, — неискренне возразил Гжегож, — это твое дело. Я просто так спросил. Разве нельзя? Ну а ты? — обратился он к Роману, с напряженным вниманием следившему за их разговором.
— Меня уже ждет место в проектном бюро.
— Ну, вы просто счастливчики. Вам предстоит сладкая жизнь.
Он не скрывает иронии и чувствует необъяснимую — с учетом его предшествующего горького опыта — уверенность, что совсем не завидует им. И случись ему сейчас выбирать между какой-то частной мастерской будущего тестя, проектным бюро или институтом — он без колебаний отклонил бы все это. Больше того, он испытывает даже некую гордость от того, что обрел такого рода опыт, науку жизни, которой у него теперь никому не отнять. Но ведь тяжело? Да, тяжело, зато дольше будет помниться и дороже цениться обретенное. Как все, что не дается само собой.
— Почему ты не пьешь?
— Завтра мне заступать во вторую смену, — солгал он, надеясь, что с учетом этого его не станут особо принуждать.
Он вообще не очень-то любил спиртное, а с некоторых пор, когда неудачи стали сыпаться на него одна за другой, держался особенно настороже, слишком много у него перед глазами было примеров того, как некоторые искали в рюмке утешение и к каким печальным результатам это приводило.
— Ведь завтра же воскресенье.
— Ну и что, печи на воскресенье не гасят.
— Идем потанцуем, ты разрешишь, Кристина? — Марта, чтобы на Гжегожа не наседали, вытаскивает его на середину комнаты.
Из магнитофона, стоящего на книжной полке среди всякой рухляди, плывет мелодия блюза.
— Под эту музыку не танцуют, — не очень деликатно пытается он отказаться.
— Они же все равно не дадут послушать, — смеется Марта.
— Как и не дадут сказать ничего, что могло бы испортить сегодня их радостное настроение.
— Ты, я вижу, нынче не в духе, Гжегож.
— Не в том дело.
— А в чем?
— Мне здесь как-то не по себе. Хотя, честно говоря, вообще мало таких мест, где я чувствовал бы себя хорошо. Всюду за лакированной показухой кроются вещи, которых лучше бы не видеть.
— Не понимаю?
— Ну, это трудно так сразу объяснить. Возьмем, к примеру, нас, всех здесь присутствующих. Порой мне кажется, что мы очень друг на друга похожи. А во время учебы
